Page 31 - Герой нашего времени

Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у
подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до моей кровли. Нынче в пять
часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растуших в
скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает
мой письменный стол их белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад
пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури» [ 12 ]; на север поднимается
Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток
смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят
целебные ключи, шумит разноязычная толпа, – а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы
все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин,
начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльборусом… Весело жить в такой земле!
Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй
ребенка; солнце ярко, небо сине – чего бы, кажется, больше? – зачем тут страсти, желания,
сожаления?.. Однако пора. Пойду к Елизаветинскому источнику: там, говорят, утром
собирается все водяное обшество.

* * *

Спустясь в середину города, я пошел бульваром, где встретил несколько печальных
групп, медленно подымающихся в гору; то были большею частию семейства степных
помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам
мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей; видно, у них вся водяная молодежь была уже
на перечете, потому что они на меня посмотрели с нежным любопытством: петербургский
покрой сюртука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с
негодованием отвернулись.
Жены местных властей, так сказать хозяйки вод, были благосклоннее; у них есть
лорнеты, они менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавказе встречать под
нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум. Эти дамы
очень милы; и долго милы! Всякий год их обожатели сменяются новыми, и в этом-то, может
быть, секрет их неутомимой любезности. Подымаясь по узкой тропинке к Елизаветинскому
источнику, я обогнал толпу мужчин, штатских и военных, которые, как я узнал после,
составляют особенный класс людей между чающими движения воды. Они пьют – однако не
воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом; они играют и жалуются на скуку. Они
франты: опуская свой оплетенный стакан в колодец кислосерной воды, они принимают
академические позы: штатские носят светло-голубые галстуки, военные выпускают из-за
воротника брыжи. Они исповедывают глубокое презрение к провинциальным домам и
вздыхают о столичных аристократических гостиных, куда их не пускают.
Наконец вот и колодец… На площадке близ него построен домик с красной кровлею над
ванной, а подальше галерея, где гуляют во время дождя. Несколько раненых офицеров сидели
на лавке, подобрав костыли, – бледные, грустные. Несколько дам скорыми шагами ходили
взад и вперед по площадке, ожидая действия вод. Между ними были два-три хорошеньких
личика. Под виноградными аллеями, покрывающими скат Машука, мелькали порою пестрые
шляпки любительниц уединения вдвоем, потому что всегда возле такой шляпки я замечал или
военную фуражку или безобразную круглую шляпу. На крутой скале, где построен павильон,
называемый Эоловой Арфой, торчали любители видов и наводили телескоп на Эльборус;
между ними было два гувернера с своими воспитанниками, приехавшими лечиться от
золотухи.
Я остановился, запыхавшись, на краю горы и, прислонясь к углу домика, стал

12 «Последняя туча рассеянной бури» – первая строка стихотворения Пушкина «Туча».