Page 35 - Герой нашего времени

как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием; так иногда
отличный анатомик не умеет вылечить от лихорадки! Обыкновенно Вернер исподтишка
насмехался над своими больными; но я раз видел, как он плакал над умирающим солдатом…
Он был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шагу: он мне раз
говорил, что скорее сделает одолжение врагу, чем другу, потому что это значило бы продавать
свою благотворительность, тогда как ненависть только усилится соразмерно великодушию
противника. У него был злой язык: под вывескою его эпиграммы не один добряк прослыл
пошлым дураком; его соперники, завистливые водяные медики, распустили слух, будто он
рисует карикатуры на своих больных, – больные взбеленились, почти все ему отказали. Его
приятели, то есть все истинно порядочные люди, служившие на Кавказе, напрасно старались
восстановить его упадший кредит.
Его наружность была из тех, которые с первого взгляда поражают неприятно, но которые
нравятся впоследствии, когда глаз выучится читать в неправильных чертах отпечаток души
испытанной и высокой. Бывали примеры, что женщины влюблялись в таких людей до безумия
и не променяли бы их безобразия на красоту самых свежих и розовых эндимионов; надобно
отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной: оттого-то, может
быть, люди, подобные Вернеру, так страстно любят женщин.
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога была у него короче другой,
как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под
гребенку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога
странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие черные глаза, всегда
беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и
опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-желтых
перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно черного цвета. Молодежь прозвала
его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно
льстило его самолюбию. Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к
дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом
себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный,
потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги! Вот как
мы сделались приятелями: я встретил Вернера в С… среди многочисленного и шумного круга
молодежи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление;
толковали об убеждениях: каждый был убежден в разных разностях.
– Что до меня касается, то я убежден только в одном… – сказал доктор.
– В чем это? – спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал.
– В том, – отвечал он, – что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.
– Я богаче вас, – сказал я, – у меня, кроме этого, есть еще убеждение – именно то, что я в
один прегадкий вечер имел несчастие родиться.
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С
этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем
об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга
морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры [ 18 ],
по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим
вечером.
Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер
взошел в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе
становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, – и мы оба замолчали.
– Заметьте, любезный доктор, – сказал я, – что без дураков было бы на свете очень
скучно!.. Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всем можно

18 Римские авгуры – жрецы-гадатели. Марк Туллий Цицерон, писатель, оратор и политический деятель
Древнего Рима, в книге «О гадании» рассказывает, что при встрече друг с другом авгуры едва удерживались от
смеха.