Page 38 - Герой нашего времени

потому что ей скучно.

16-го мая.
В продолжение двух дней мои дела ужасно подвинулись. Княжна меня решительно
ненавидит; мне уже пересказали две-три эпиграммы на мой счет, довольно колкие, но вместе
очень лестные. Ей ужасно странно, что я, который привык к хорошему обществу, который так
короток с ее петербургскими кузинами и тетушками, не стараюсь познакомиться с нею. Мы
встречаемся каждый день у колодца, на бульваре; я употребляю все свои силы на то, чтоб
отвлекать ее обожателей, блестящих адъютантов, бледных москвичей и других, – и мне почти
всегда удается. Я всегда ненавидел гостей у себя: теперь у меня каждый день полон дом,
обедают, ужинают, играют, – и, увы, мое шампанское торжествует над силою магнетических
ее глазок!
Вчера я ее встретил в магазине Челахова; она торговала чудесный персидский ковер.
Княжна упрашивала свою маменьку не скупиться: этот ковер так украсил бы ее кабинет!.. Я
дал сорок рублей лишних и перекупил его; за это я был вознагражден взглядом, где блистало
самое восхитительное бешенство. Около обеда я велел нарочно провести мимо ее окон мою
черкескую лошадь, покрытую этим ковром. Вернер был у них в это время и говорил мне, что
эффект этой сцены был самый драматический. Княжна хочет проповедовать против меня
ополчение; я даже заметил, что уж два адъютанта при ней со мною очень сухо кланяются,
однако всякий день у меня обедают.
Грушницкий принял таинственный вид: ходит, закинув руки за спину, и никого не
узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в разговор с
княгиней и сказал какой-то комплимент княжне: она, видно, не очень разборчива, ибо с тех
пор отвечает на его поклон самой милой улыбкою.
– Ты решительно не хочешь познакомиться с Лиговскими? – сказал он мне вчера.
– Решительно.
– Помилуй! самый приятный дом на водах! Все здешнее лучшее общество…
– Мой друг, мне и нездешнее ужасно надоело. А ты у них бываешь?
– Нет еще; я говорил раза два с княжной, и более, но знаешь, как-то напрашиваться в дом
неловко, хотя здесь это и водится… Другое дело, если б я носил эполеты…
– Помилуй! да эдак ты гораздо интереснее! Ты просто не умеешь пользоваться своим
выгодным положением… да солдатская шинель в глазах чувствительной барышни тебя делает
героем и страдальцем.
Грушницкий самодовольно улыбнулся.
– Какой вздор! – сказал он.
– Я уверен, – продолжал я, – что княжна в тебя уж влюблена!
Он покраснел до ушей и надулся.
О самолюбие! ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар!..
– У тебя все шутки! – сказал он, показывая, будто сердится, – во-первых, она меня еще
так мало знает…
– Женщины любят только тех, которых не знают.
– Да я вовсе не имею претензии ей нравиться: я просто хочу познакомиться с приятным
домом, и было бы очень смешно, если б я имел какие-нибудь надежды… Вот вы, например,
другое дело! – вы победители петербургские: только посмотрите, так женщины тают… А
знаешь ли, Печорин, что княжна о тебе говорила?
– Как? она тебе уж говорила обо мне?..
– Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею в разговор у колодца, случайно; третье
слово ее было: «Кто этот господин, у которого такой неприятный тяжелый взгляд? он был с
вами, тогда…» Она покраснела и не хотела назвать дня, вспомнив свою милую выходку. «Вам
не нужно сказывать дня, – отвечал я ей, – он вечно будет мне памятен…» Мой друг, Печорин!
я тебе не поздравляю; ты у нее на дурном замечании… А, право, жаль! потому что Мери очень
мила!..