Page 39 - Герой нашего времени

Надобно заметить, что Грушницкий из тех людей, которые, говоря о женщине, с которой
они едва знакомы, называют ее моя Мери, моя Sophie, если она имела счастие им понравиться.
Я принял серьезный вид и отвечал ему:
– Да, она недурна… только берегись, Грушницкий! Русские барышни большею частью
питаются только платонической любовью, не примешивая к ней мысли о замужестве; а
платоническая любовь самая беспокойная. Княжна, кажется, из тех женщин, которые хотят,
чтоб их забавляли; если две минуты сряду ей будет возле тебя скучно, ты погиб невозвратно:
твое молчание должно возбуждать ее любопытство, твой разговор – никогда не удовлетворять
его вполне; ты должен ее тревожить ежеминутно; она десять раз публично для тебя
пренебрежет мнением и назовет это жертвой и, чтоб вознаградить себя за это, станет тебя
мучить – а потом просто скажет, что она тебя терпеть не может. Если ты над нею не
приобретешь власти, то даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй; она с тобою
накокетничается вдоволь, а года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и
станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя,
но что небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя
под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное…
Грушницкий ударил по столу кулаком и стал ходить взад и вперед по комнате.
Я внутренно хохотал и даже раза два улыбнулся, но он, к счастью, этого не заметил.
Явно, что он влюблен, потому что стал еще доверчивее прежнего; у него даже появилось
серебряное кольцо с чернью, здешней работы: оно мне показалось подозрительным… Я стал
его рассматривать, и что же?.. мелкими буквами имя Мери было вырезано на внутренней
стороне, и рядом – число того дня, когда она подняла знаменитый стакан. Я утаил свое
открытие; я не хочу вынуждать у него признаний, я хочу, чтобы он сам выбрал меня в свои
поверенные, и тут-то я буду наслаждаться…

* * *

Сегодня я встал поздно; прихожу к колодцу – никого уже нет. Становилось жарко; белые
мохнатые тучки быстро бежали от снеговых гор, обещая грозу; голова Машука дымилась, как
загашенный факел; кругом него вились и ползали, как змеи, серые клочки облаков,
задержанные в своем стремлении и будто зацепившиеся за колючий его кустарник. Воздух
был напоен электричеством. Я углубился в виноградную аллею, ведущую в грот; мне было
грустно. Я думал о той молодой женщине с родинкой на щеке, про которую говорил мне
доктор… Зачем она здесь? И она ли? И почему я думаю, что это она? и почему я даже так в
этом уверен? Мало ли женщин с родинками на щеках? Размышляя таким образом, я подошел к
самому гроту. Смотрю: в прохладной тени его свода, на каменной скамье сидит женщина, в
соломенной шляпке, окутанная черной шалью, опустив голову на грудь; шляпка закрывала ее
лицо. Я хотел уже вернуться, чтоб не нарушить ее мечтаний, когда она на меня взглянула.
– Вера! – вскрикнул я невольно.
Она вздрогнула и побледнела.
– Я знала, что вы здесь, – сказала она. Я сел возле нее и взял ее за руку. Давно забытый
трепет пробежал по моим жилам при звуке этого милого голоса; она посмотрела мне в глаза
своими глубокими и спокойными глазами; в них выражалась недоверчивость и что-то
похожее на упрек.
– Мы давно не видались, – сказал я.
– Давно, и переменились оба во многом!
– Стало быть, уж ты меня не любишь?..
– Я замужем! – сказала она.
– Опять? Однако несколько лет тому назад эта причина также существовала, но между
тем… – Она выдернула свою руку из моей, и щеки ее запылали.
– Может быть, ты любишь своего второго мужа?.. – Она не отвечала и отвернулась.