Page 23 - Жизнь Арсеньева

усадьбе возле Рождества, охраняемой свирепыми овчарками, вечно судился с
рождественскими и новосельскими мужиками, никогда не сходился с ними в ценах на работу,
так что нередко случалось, что у него оставались целые косяки хлебов некошеными или до
глубокой осени гнили в поле, а потом гибли под снегом тысячи копен. Так было и теперь. Мы
шли к Заказу по некошеным желтым овсам, перепутанным и истоптанным скотиной. Тут
Джальма подняла еще несколько перепелов; я опять бегал, поднимал их и мы опять шли
дальше, обходя Заказ по густому просяному полю, шелковисто блестевшему под солнцем
своими коричневыми склоненными к земле кистями, полными зерна, которые особенно сухо и
звонко, бисером шумели под нашими ногами. Отец расстегнул ворот, раскраснелся, – ужасная
жара и ужасно пить хочется, пойдем в Заказ на пруд, сказал он. И, перепрыгнув через канаву,
которая отделяла поле от лесной опушки, мы пошли по лесу, вошли в его августовское,
светлое, легкое, уже кое-где желтеющее, веселое и прелестное царство.
Птиц было уже мало, – одни дрозды стаями, с веселым, притворно-яростным
взвизгиваньем и сытым квохтаньем, перелетали там и сям; в лесу было пусто, просторно, лес
был не частый, далеко видный насквозь, солнечный. Мы шли то под старыми березами, то по
широким полянам, на которых вольно и свободно стояли могучие ветвистые дубы, уже далеко
не такие темные, как летом, с поредевшей и подсохшей листвой. Мы шли в их пестрой тени,
дыша их сухим ароматом, по скользкой, сухой траве и глядели вперед, где жарко сияли более
открытые поляны, а за ними канареечно желтела и трепетала небольшая чаща молодой
кленовой поросли. Когда мы вошли на тропинку, пролегавшую среди этой чащи к пруду, из
подседа, из лапчатых орешников, вдруг с треском вырвался почти из под ног у нас
золотисто-рыжий вальдшнеп. Отец был так поражен столь ранним гостем, что даже
растерялся, – выстрелил, разумеется, мгновенно, но промахнулся. Подивившись, откуда мог
взяться в такую пору вальдшнеп, и подосадовав на промах, он подошел к пруду, положив
ружье, присел на корячки и стал горстями пить. Потом, с удовольствием отдуваясь и вытирая
рукавом губы, лег на берегу и закурил. Вода в пруде была чистая, прозрачная, особенная
лесная вода, как есть вообще нечто особенное в этих одиноких лесных прудах, почти никогда
никем, кроме птицы и зверя, не посещаемых. В ее светлой бездонности, похожей на какое-то
зачарованное небо, спокойно отражались, тонули верхушки окружавшего ее березового и
дубового леса, по которому с легким лепетом и шорохом тянул ветер с поля. И под этот
шорох, лежа с подставленной под головой рукой, отец закрыл глаза и задремал. Джальма тоже
напилась в пруде, потом бухнулась в него, немножко проплыла, осторожно держа голову над
водой с повисшими, как лопухи, ушами, и, внезапно повернув назад, как бы испугавшись
глубины, быстро выскочила на берег и крепко встряхнулась, осыпав нас брызгами. Теперь,
высунув длинный красный язык, она сидела возле отца, то вопросительно посматривая на
меня, то нетерпеливо оглядываясь по сторонам… Я встал и бесцельно побрел среди деревьев в
ту сторону, откуда мы подходили к лесу по овсяному полю…

XXI

Там, за опушкой, за стволами, из-под лиственного навеса, сухо блестел и желтел полевой
простор, откуда тянуло теплом, светом, счастьем последних летних дней. Вправо от меня
всплывало из-за деревьев, неправильно и чудесно круглилось в синеве, медленно текло и
менялось неизвестно откуда взявшееся большое белое облако. Пройдя несколько шагов, я
тоже лег на землю, на скользкую траву, среди разбросанных, как бы гуляющих вокруг меня
светлых, солнечных деревьев, в легкой тени двух сросшихся берез, двух белоствольных сестер
в сероватой мелкой листве с сережками, тоже подставил руку под голову и стал смотреть то в
поле, сиявшее и ярко желтевшее за стволами, то на это облако. Мягко тянуло с поля сушью,
зноем, светлый лес трепетал, струился, слышался его дремотный, как будто куда-то бегущий
шум. Этот шум иногда возрастал, усиливался и тогда сетчатая тень пестрела, двигалась,
солнечные пятна вспыхивали, сверкали и на земле и в деревьях, ветви которых гнулись и
светло раскрывались, показывая небо…