Page 60 - Жизнь Арсеньева
P. 60

Вот я в постели, и горит «близ ложа моего печальная свеча», – в самом деле печальная
               сальная свеча, а не электрическая лампочка, – и кто это изливает свою юношескую любовь
               или, вернее, жажду ее – я или он?

                                         Морфей, до утра дай отраду
                                         Моей мучительной любви!

                     А там опять «роняет лес багряный свой убор и страждут озими от бешеной забавы» – той
               самой, которой с такой страстью предаюсь и я:

                                         Как быстро в поле, вкруг открытом,
                                         Подкован вновь, мой конь бежит,
                                         Как звонко под его копытом
                                         Земля промерзлая стучит!

                     Ночью же тихо всходит над нашим мертвым черным садом большая мглисто-красная
               луна – и опять звучат во мне дивные слова:

                                         Как привидение, за рощею сосновой
                                         Луна туманная взошла, –

                     и  душа  моя  полна  несказанными  мечтами  о  той,  неведомой,  созданной  им  и  навеки
               пленившей меня, которая где-то там, в иной, далекой стране, идет в этот тихий час – К брегам,
               потопленным шумящими волнами…

                                                              IX

                     Мои чувства к Лизе Бибиковой были в зависимости не только от моего ребячества, но и
               от моей любви к нашему быту, с которым так тесно связана была когда-то вся русская поэзия.
                     Я  влюблен  был  в  Лизу  на  поэтический  старинный  лад  и  как  в  существо,  вполне
               принадлежавшее к нашей среде.
                     Дух этой среды, романтизированный моим воображением, казался мне тем прекраснее,
               что навеки исчезал на моих глазах.
                     Я видел, как беднел наш быт, но тем дороже был он мне; я даже как-то странно радовался
               этой  бедности  …  может  быть,  потому,  что  и  в  этом  находил  близость  с  Пушкиным,  дом
               которого, по описанию Языкова, являл картину тоже далеко не богатую:
                     Обоями  худыми  Кой-где  прикрытая  стена,  Пол  нечиненный,  два  окна  И  дверь
               стеклянная меж ними, Диван пред образом в углу Да пара стульев…
                     Впрочем,  в  то  время,  когда  Лиза  жила  в  Батурине,  бедный  быт  наш  был  украшен
               жаркими июньскими днями, густой зеленью тенистых садов, запахом отцветающего жасмина
               и цветущих роз, купаньем в пруду, который со стороны нашего берега, тенистого от сада и
               тонувшего в густой прохладной траве, был живописно осенен высоким ивняком, его молодой
               блестящей листвой, гибкими глянцевитыми ветвями… Так навсегда и соединилась для меня
               Лиза с этими первыми днями купанья, с июньскими картинами и запахами, – жасмина, роз,
               земляники за обедом, этих прибрежных ив, длинные листочки которых очень пахучи и горьки
               на вкус, теплой воды и тины нагретого солнцем пруда …
                     Я к Уваровым в то лето не ходил, – Глебочка проводил лето в земледельческой школе,
               куда его перевели в виду его малых успехов в гимназии; не бывали и Уваровы у нас, были с
               нами в натянутых отношениях,– вечная история мелких деревенских ссор; однако Уварова все
               таки попросила у нашего отца позволения купаться в пруде с нашей стороны и приходила
               вместе с Бибиковыми почти каждый день, а я то и дело как бы нечаянно встречался с ними на
               берегу и особенно учтиво раскланивался, при чем госпожа Бибикова, ходившая всегда как-то
   55   56   57   58   59   60   61   62   63   64   65