Page 61 - Жизнь Арсеньева

милостиво-важно, с поднятой головой, в широком балахоне и с мохнатой простыней на плече,
отвечала мне уже довольно приветливо и даже с усмешкой, вспоминая, верно, как я тогда, в
городе, выскочил из библиотеки.
Сперва застенчиво, а потом все дружелюбней и живей отвечала и Лиза, уже несколько
загоревшая и с некоторым блеском в своих широких глазах. Теперь она ходила в белой с
синим воротом матроске и довольно короткой синей юбочке, ничем не прикрывая от солнца
свою черную головку с заплетенной и большим белым бантом завязанной, слегка
курчавившейся черной косой. Она не купалась, только сидела на берегу, пока купались где-то
под особенно густым ивняком ее мать и Уварова; но она иногда снимала туфельки, чтобы
походить по траве, насладиться ее нежной свежестью, и я несколько раз видел ее босиком.
Белизна ее ножек в зеленой траве была невыразимо прелестна…
И опять наступили лунные ночи, и я выдумал уже совсем не спать по ночам, – ложиться
только с восходом солнца, а ночь сидеть при свечах в своей комнате, читать и писать стихи,
потом бродить в саду, глядеть на усадьбу Уваровых с плотины пруда .., Днем на этой плотине
часто стояли бабы и девки и, наклонясь к большому плоскому голышу, лежавшему в воде на
бережку, подоткнувшись выше колен, крупных, красных, а все таки нежных, женских, сильно
и ладно, переговариваясь быстрыми, бойкими голосами, колотили вальками мокрые серые
рубахи; иногда они разгибались, вытирали о засученный рукав пот со лба, с шутливой
развязностью, на что то намекая, говорили, когда мне случалось проходить мимо: «Барчук, ай
потерял что?» – и опять наклонялись и еще бодрей колотили, шлепали и чему-то смеялись,
переговариваясь, а я поскорей уходил прочь: мне уже трудно было смотреть на них,
склоненных, видеть их голые колени …
Потом к другому нашему соседу, к тому, чья усадьба была через улицу от нашей и чей
сын был в ссылке, к старику Алферову, приехали его дальние родственницы, петербургские
барышни, и одна из них, младшая, Ася, была хороша собой, ловка и высока, весела и
энергична, свободна в обращении. Она любила играть в крокет, щелкать что попало
фотографическим аппаратом, ездить верхом, и незаметно я стал довольно частым гостем в
этой усадьбе, вступил с Асей в какое-то подобие дружбы, в которой она и помыкала мной, как
мальчишкой, и проявляла в то же время явное удовольствие от общества этого мальчишки.
Она то и дело снимала меня, мы с ней по целым часам стучали крокетными молотками, при
чем всегда выходило, что я будто бы что-то не так делаю, а она поминутно останавливалась и,
необыкновенно мило не выговаривая буквы «л», кричала на меня в полном отчаянии: «Ах,
какой гвупый, Боже, какой гвупый!» – больше же всего любили скакать под вечер по большой
дороге, и уже не совсем спокойно слушал я ее радостные покрикиванья на скаку, видел ее
румянец и растрепавшиеся волосы, чувствовал наше с ней одиночество в поле, меж тем как ее
лироподобное тело великолепно лежало на седле и тугая икра левой ноги, упертой в стремя,
все время мелькала под развевающимся подолом амазонки …
Но то было днем, вечером. А ночи свои я посвящал поэзии.
Вот уже совсем темно в поле, густеют теплые сумерки, и мы с Асей шагом возвращаемся
домой, проезжаем по деревне, пахнущей всеми вечерними летними запахами. Проводив Асю
до дому, я въезжаю во двор нашей усадьбы, бросаю повод потной Кабардинки работнику и
бегу в дом к ужину, где меня встречают веселые насмешки братьев и невестки. После ужина я
выхожу с ними на прогулку, на выгон за пруд или опять все на ту же большую дорогу, глядя на
сумрачно-красную луну, поднимающуюся за черными полями, откуда тянет ровным мягким
теплом. А после прогулки я остаюсь наконец один. Все затихло – дом, усадьба, деревня,
лунные поля. Я сижу у себя возле открытого окна, читаю, пишу. Чуть посвежевший ночной
ветер приходит от времени до времени из сада, там и сям уже озаренного, колеблет огни
оплывающих свечей. Ночные мотыльки роями вьются вокруг них, с треском и приятной
вонью жгутся, падают и понемногу усеивают весь стол. Неодолимая дремота клонит голову,
смыкает веки, но я всячески одолеваю, осиливаю ее…
И к полуночи она обычно рассеивалась. Я вставал, выходил в сад. Теперь, в июне, луна
ходила по летнему, ниже. Она стояла за углом дома, широкая тень далеко лежала от него по