Page 65 - Жизнь Арсеньева

золотых и серебряных икон в киоте, какой-то черной стоячей гробницей возвышавшемся в
переднем углу за большой малиновой лампадой, а все мы, то есть я и пять человек прочих
чистых постояльцев, в той же горнице, где вчера ужинали. Трое ночевали на полу, на
казанских войлоках, трое, в числе которых, к несчастью, был и я, на диванах, жестких, как
камень, с прямыми деревянными спинками. И, конечно, клопы (какие-то мелкие, особенно
ядовитые, подло разбегавшиеся по подушке, как только я зажигал спичку) ели всю ночь и
меня, а в теплой и вонючей темноте вокруг стоял крепкий храп, от которого ночь казалась
безнадежной, безрассветной, а неугомонная колотушка проходила иногда своим
отчаянно-громким, распутно-залихватским, каким-то круглым, полым треском под самыми
окнами, а двери из хозяйской спальни были прикрыты только на половину, так что лампадка
краснела оттуда мне прямо в глаза, составляя из своего черного крестообразного поплавка,
темного лучистого мерцания и теней, колеблемых им, подобие какого то сказочного паука в
середине огромной паутины… Встал я однако как ни в чем не бывало, лишь только
послышалось, что проснулись хозяева, начали зевать, подниматься, натягивать сапоги
спавшие на полу, а кухарка по их ногам и войлокам бегом втащила и с размаху стукнула об
стол ключом кипящий и крепко, вкусно пахнущий угаром ведерный самовар, от густого пара
которого сразу побелели окна и зеркало.
Через час после того я был уже на почте и получил наконец и свой первый гонорар и ту
удивительную, от всех прочих в мире отличную толстую книгу в девственно свежей обложке
цвета яичного желтка, где были мои стихи, показавшиеся мне в первую минуту даже как будто
и не моими, – так очаровательно похожи были они на какие-то настоящие, прекрасные стихи
какого-то настоящего поэта. Вслед за тем мне предстояло дело – зайти, по поручению отца, к
некоему Ивану Андреевичу Балавину, скупщику хлеба, чтобы показать ему образчики нашего
умолота, узнать цену на них и, если можно, сделать запродажу. И вот, с почты я направился
прямо к нему, но шел так, что прохожие мужики и мещане с удивлением поглядывали на
молодого человека в сапогах, в синем картузе и такой же поддевке, который на ходу все
замедлял шаги, а порой и совсем останавливался среди улицы, уткнувшись все в одно и то же
место развернутой перед его глазами книги.
Балавин принял меня сперва сухо, с той беспричинной неприязнью, которая часто
встречается среди русских торговых людей. Амбар его в хлебных рядах выходил растворами
прямо на мостовую. Приказчик провел меня по этому амбару куда-то в глубину, к стеклянной
дверке, изнутри завешенной кумачным лоскутом, и несмело стукнул. – Входи! – неприятно
крикнул кто-то из-за двери.
И я вошел и навстречу мне приподнялся из-за большого письменного стола человек
неопределенных лет, одетый по европейски, с очень чистым и как бы прозрачным желтоватым
лицом, с белесыми волосами, аккуратно причесанными на прямой ряд, с желтыми тонкими
усами и быстрым взглядом светло-зеленых глаз. – В чем дело? – спросил он сухо и быстро.
Я назвал себя, поспешно и неловко вытащил из карманов поддевки два маленьких
мешочка с зерном и положил перед ним на стол. – Садитесь, – как-то вскользь сказал он,
садясь за стол, и, не глядя на меня, стал развязывать эти мешочки, Развязав, он вынул
горсточку одного зерна, подбросил его на ладони, потер в пальцах и понюхал, потом сделал то
же самое с другим. – Сколько всего? – спросил он невнимательно. – То есть четвертей? –
спросил я. – Да не вагонов же, – сказал он насмешливо.
Я вспыхнул, но он не дал мне ответить: – Впрочем, это не суть важно. Цены сейчас
слабы, вы их, небось, сами знаете …
И, назвав свою цену, предложил привозить хлеб хоть завтра. – Я на эту цену согласен, –
сказал я, краснея. – Можно получить задаток?
Он молча вынул из бокового кармана бумажник, подал мне сторублевую бумажку и
привычным, очень точным жестом снова спрятал его. – Прикажете расписку? – спросил я,
краснея еще более от неловкого наслаждения своей взрослостью и деловитостью.
Он усмехнулся, ответил, что, слава Богу, Александр Сергеевич Арсеньев достаточно
всем известен, и, как бы желая дать мне понять, что деловой разговор кончен, раскрыл