Page 133 - Мертвые души

сказать, чтобы это нежное расположение к подлости было почувствовано дамами, но во
многих гостиных стали, однако же, говорить, что, конечно, Чичиков не первый красавец, но
таков, как следует быть мужчине, — совершенный мужчина, что будь он немного толще или
тонее — уж это было бы нехорошо. Сказано было даже, что мужчина тоненькой есть что-то
странное, скорее какая-то зубочистка, нежели мужчина. В дамских нарядах показались вдруг
кое-какие прибавления. Купцы [очень] радостно изумились, при виде как в гостиный двор
стало наезжать премножество экипажей, образовавших почти гулянье, и как несколько кусков
материй, привезенных ими с ярманки и доселе не могших продаться по причине цены,
показавшейся дамам очень высокою, теперь были совершенно расхватаны.

Во время обедни у одной из дам заметили внизу платья такое руло, которое растопырило
его на полцеркви, так что полицмейстер немедленно дал приказание подвинуть народ далее,
то есть поближе к паперти, чтобы[Далее начато: дать надлежащее место] не мог как-нибудь
измяться туалет. [расположение к подлости можно было применить к дамам, но все, однако
же, они стали находить, что Чичиков мужчина совершенно таков, как должен быть настоящий
мужчина, и что сложен он, как нужно, ] Сам даже Чичиков стал замечать, что внимание к нему
как-то сделалось гораздо нежнее. Один раз возвратившись к себе домой, он нашел даже на
столе у себя письмо. Откуда и кто принес его, он ничего не мог узнать об этом; слуга объявил
только, что принесли и не велели сказывать, от кого. Письмо начиналось очень решительно,
именно так: “Нет, я должна писать”. Потом говорено было о том, что всегда есть[Потом много
говорилось о том, что есть] тайное сочувствие между душами; эта истина была скреплена
множеством точек вряд. [Вместо “эта истина ~ вряд”: и что-то такое эдакое, а что именно
эдакое, этого и не было сказано, а вместо него были поставлены точки. ] Потом следовало
несколько мыслей, весьма замечательных по своей справедливости, так что мы почитаем
почти необходимым их выписать: “Что жизнь наша? — Долина, где поселились горести. Что
свет? — Толпа людей, которая не чувствует”. Писавшая упоминала, что весьма часто омочает
слезами строки нежной матери, которой протекло 25 лет, как не существует на свете.
Приглашали Чичикова в пустыню, оставить навсегда город, где люди в душных оградах не
пользуются воздухом. Затем следовало что-то очень похожее на объяснение в сердечных
чувствах; к концу угрожалось даже решительным отчаянием и заключалось такими стихами:

“Две горлицы покажут
Тебе мой слабый прах;
Воркуя томно, скажут,
Что она умерла во слезах”.

В последней строке не было размера, да это, впрочем, ничего. Письмо было писано в
духе тогдашнего времени. И никакой подписи не было: ни имени, ни фамилии, даже ни числа,
ни месяца. В постскрипте[Вместо “Писавшая ~ постскрипте”: Душа явится, требует души, а
свет хлопочет об ничтожестве. Порок торжествует, добродетель страждет. Ах, сколько раз мое
сердце обливалось слезами! Сколько раз мои слезы обмочили строки нежной моей матери,
которая, увы, уже не существует на свете. Сколько раз осыпала я букетами цветов ее могилу в
то самое время, когда задумчивая луна осеребряла природу по облакам и смеющиеся
долины…” Потом следовали такие вещи, которые походили решительно на объяснение
сердечных чувств, так что сначала еще было вы, а потом уже просто съехало на ты.
Приглашали Чичикова в пустыню, оставить навсегда город, где люди в душных, оградах не
пользуются воздухом; в противном случае угрожалось даже отчаянием:

“Земля покроет мою могилу:
Две горлицы покажут
Тебе мой слабый прах;
Воркуя, томно скажут,