Page 678 - Мертвые души

сумрачным облаком его чело.

“Я не могу здесь больше оставаться: мне смерть глядеть на этот беспорядок и
запустенье! Вы теперь можете с ним покончить и без меня. Отберите у этого дурака поскорее.
[Далее начато: имень<е>] Он только бесчестит божий дар”. И сказавши это, Скудронжогло
простился с Чичиковым и, нагнавши хозяина, стал также прощаться.

“Помилуйте, Константин Федорович”, говорил удивленный хозяин: “только-что
приехали — и назад”.

“Не могу. Мне крайняя надобность быть дома”, сказал Скудронжогло. Простился, сел и
уехал на своих пролетках.

Казалось, как будто Хлобуев понял причину его отъезда.

“Не выдержал Константин Федорович”, сказал он. “Чувствую, что не весело такому
хозяину, каков он, глядеть на эдакое беспутное управление. Верите ли, что не могу, не могу,
Павел Иванович, — что почти вовсе не сеял хлеба в этом году. Как честный человек. Семян не
было, не говоря уж о том, что нечем пахать. — Ваш братец, Платон Михайлович, говорят,
необыкновенный хозяин. О Константине Федоровиче, что уж говорить! это Наполеон своего
рода. Часто, право, думаю: “Ну, зачем [Ну что] столько ума дается в одну голову? ну, что бы
хоть каплю его в мою глупую. Хоть бы на то, чтобы съумел дом свой держать! Ничего не
умею, ничего не могу”. Ах, Павел Иванович, <возьмите> в свое распоряжение. Жаль больше
всего мне мужичков бедных. Чувствую, что не умел быть отцом <?>, не могу быть
взыскательным и строгим. Да и как приучить их к порядку, когда сам беспорядочен! Я бы их
отпустил сейчас же [сей же час] на волю всех, да как-то устроен русской человек, как-то не
может без понукателя… Так и задремлет, так и заплеснет”.

“Ведь это, точно, странно”, сказал Платонов: “отчего это у нас так, что если не смотришь
во все глаза за простым человеком, сделается и пьяницей, и негодяем?”

“От недостатка просвещения”, заметил Чичиков.

“Ну, бог весть от чего. Вот мы и просветились, [Далее было: а ведь как живем!] а как-то
того. Я и в университете был, и слушал лекции по всем частям, а искусству и порядку жить не
только не выучился, а еще как бы больше выучился искусству побольше издерживать деньги
на всякие новые утонченности да комфорты, больше познакомился с такими предметами, на
которые нужны деньги. Оттого ли, что я бестолково учился. Только нет: ведь так и другие
товарищи. Может быть два, три человека извлекли себе настоящую пользу, да и то оттого,
может быть, что и без того были умны, а прочие ведь только и стараются узнать то, что портит
здоровье да и выманивает деньги. Ей богу. Ведь приходили только затем, чтобы аплодировать
профессорам, [В автографе — профессору] раздавать им награды, а не самим от них получать.
Так из просвещенья-то мы все-таки выберем то, что погаже; наружность его схватим, а его
самого <не> возьмем. Нет, Павел Иванович, не умеем мы жить от чего-то другого, а от чего, ей
богу, я не знаю”.

“Причины должны быть”, сказал Чичиков.

Вздохнул глубоко бедный Хлобуев и сказал так: “Иной раз, право, мне кажется, что
будто русской человек — какой-то пропащий человек. Нет силы воли, нет отваги на
постоянство. Хочешь всё сделать — и ничего не можешь. Всё думаешь: с завтрашнего дни
начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни примешься за всё, как следует; с завтрашнего дни