Page 71 - Мертвые души

супруге с небольшим смехом, с каким обыкновенно обращаются к родителям, давая им знать о
невинности желаний их детей.

“Право, останьтесь, Павел Иванович”, сказал Манилов, когда уже все вышли на
крыльцо: “Посмотрите, какие тучи”.

“Это маленькие тучки”, отвечал Чичиков.

“Да знаете ли вы дорогу к Собакевичу?”

“Об этом хотел спросить вас”.

“Позвольте, я сейчас расскажу вашему кучеру”. Тут Манилов с такою же любезностию
рассказал дело кучеру и сказал ему даже один раз вы.

Кучер, услышавши, что нужно пропустить два поворота и поворотить на третий, сказал:
“Потрафим, ваше благородие”, и Чичиков уехал, сопровождаемый долго поклонами и
маханьями платка приподымавшихся на цыпочки хозяев. [“сопровождаемый ~ хозяев”
вписано. ]

Манилов долго стоял на крыльце, провожая глазами удалившуюся бричку, и когда она
совершенно стала не видна, он всё еще стоял, куря трубку. Наконец, вошел он в комнату, сел
на стуле и предался размышлению, душевно радуясь, что доставил гостю своему небольшое
удовольствие. Потом мысли его перешли незаметно к другим предметам и, наконец, зашли
бог знает куда. Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с
другом на берегу какой-нибудь реки, потом через эту реку начал у него строиться мост, потом
огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Петербург и
Москву вдруг, и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь
приятных предметах. Потом, что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество в
хороших каретах, где обворожают всех приятностью обращения, и что будто бы сам государь,
узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее, наконец, бог знает что такое,
что уже он и сам никак не мог разобрать. Странная просьба Чичикова часто прерывала вдруг
все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в голове его: как ни переворачивал
он ее, но никак не мог изъяснить себе и всё время сидел он и курил трубку, что тянулось до
самого ужина.

<ГЛАВА III>

[Начало главы (один лист?) утрачено. ] речи был прерван громом и дождем, смекнул, что
точно не нужно было мешкать. Он вытащил из-под козел, на которых сидел, какую-то дрянь
из серого сукна, оделся в нее и, схватив в руки вожжи, прикрикнул на свою тройку, которая
так была убаюкана и такое чувствовала приятное расслабление от его рассказов, что едва
переступала ногами. Лошади пустились на рысях. Но Селифан никак не мог припомнить, два
или три поворота проехал. Сообразивши все обстоятельства и припомнивши несколько
дорогу, он смекнул, что, кажется, много было поворотов, которые он все проехал мимо. Так
как русской человек в решительные минуты всегда найдет, что сделать, не вдаваясь в дальние
рассуждения, то он в тот же час поворотил свою бричку на первую перекрестную дорогу
направо и, прикрикнувши: “Ей вы, други почтенные!”, пустился в галоп, мало помышляя о
том, куда приведет взятая им дорога.

Дождь однако ж казалось зарядил надолго; лежавшая на дороге пыль мигом замесилась в
грязь, и лошадям заметно становилось тяжелее тащить бричку. [Далее было: Колеса,