Page 72 - Мертвые души

обращаясь со войлоком (РМ). ] Чичиков начинал беспокоиться, не видя так долго деревни
Собакевича. По его расчету, ему давно бы было пора приехать. Он высматривал по сторонам,
но темнота была такая, хоть глаз выколи.

“Селифан!” сказал он наконец, высунувшись из брички.

“Что, барин?” отвечал Селифан.

“Погляди, не видно ли деревни?”

“Нет, барин, нигде не видно”. После чего Селифан, помахивая кнутом, затянул песню не
песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было. Туда всё вошло: все ободрительные и
понудительные крики, которыми потчевают лошадей по всей России, от одного бесконечного
конца ее до другого. Он называл их и сердечными, и почтенными, и московскими
обывателями, толокёнными приятелями, и много придавал всяких прилагательных[Вместо
“Туда всё ее прилагательных”: а. Начиналось оно почти таким образом: “Ей вы, сердечные!
мои любимые, ей, вывозите. Вывозите, вывозите, пых, пых! Забубенные московские
обыватели, толокённые приятели. Ну, други, ну, разом, ну, разутешники мои…” Много еще
придавал он им прилагательных и существительных, что делалось] без большого разбора, а
что первое попадалось на язык. [а. ему на ум] Таким образом дошел до того, что он начал,
наконец, называть их секретарями.

Между тем Чичиков начал примечать, что бричка стала качаться на все стороны и
наделять его препорядочными толчками. Это дало ему почувствовать, что они своротили с
дороги и, вероятно, тащились по взбороненному полю. Сам Селифан, как казалось, смекнул,
но не говорил ни слова.

“Что, мошенник, по какой ты дороге едешь?” сказал Чичиков.

“Да что ж, барин, делать, время-то такое; кнута не видишь, такая потьма”, отвечал
Селифан и вслед за сим хлыснул по всем по трем и покосил так бричку, что Чичиков
принужден был держаться обеими руками. Тут только он заметил, что Селифан немножко
подгулял.

“Держи, держи, опрокинешь”, кричал он ему.

“Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул”, отвечал Селифан: “Это не хорошо
опрокинуть. Я уж сам знаю. Уж я никак не опрокину”. За сим начал он слегка поворачивать
бричку, поворачивал, поворачивал, и, наконец, переворотил ее совсем на бок. [ее как раз на
бок] Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь. Селифан лошадей, однако ж, остановил;
это было ему и не трудно, потому что иначе они бы сами остановились, так они были
изнурены. Однако ж, непредвиденный им случай изумил его. Слезши с козел, он стал перед
бричкою, подпершись в бока обеими руками, в то время как барин[в то время как Чичиков]
барахтался в грязи и силился оттуда вылезть. “Ишь ты”, сказал Селифан по некотором
размышлении: “и перекинулась!”

“Ты пьян, как сапожник!” сказал Чичиков.

“Нет, барин, как можно, чтобы я был пьян!” отвечал Селифан: “я знаю, что это
нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком
можно поговорить, в том нет худого, и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим
человеком можно закусить”.