Page 74 - Мертвые души

выл так усердно] как будто бы за это получал бог знает какое жалование. Другой отхватывал
наскоро, как пономарь; промеж ними звенел, как почтовый звонок [неутомимый]
неугомонный дискант, [вероятно, какого-нибудь] вероятно молодого щенка, и всё это,
наконец, повершал [хриплый] бас, вероятно, старик или просто наделенный дюжей собачьей
натурой, потому хрипел, как в певческой контрабас, когда, между тем как тенора подымаются
на цыпочки от сильного желанья[а. от старанья] вывести высокую ноту и всё, что ни есть,
подымается [более] и закидывает голову, а он один, засунувши подбородок в галстух и
присевши и опустившись почти до земли, пропускает свою ноту, от которой трясутся стекла.
[Вместо “промеж них ~ стекла”: за ним был слышен дискант такой неугомонной, что в голове
звенело. Всё это покрывал бас, видно уже старик, потому что лаял так хрипло, как генерал
перед фрунтом. ] Наверное можно бы предполагать в этом оркестре более ста музыкантов. Это
бы дало заметить Чичикову, что деревушка была порядочная. Но промокший и озябший герой
ни о чем не думал, как только о постели. Еще бричка не успела совершенно остановиться, как
он уже соскочил на крыльцо. На крыльцо вышла опять какая-то женщина несколько помоложе
прежней, но чрезвычайно на нее похожая. Она проводила его в комнату. Чичиков кинул
вскользь взгляда два: комната была обклеена старенькими полосатыми обоями; картины с
какими-то птицами; между окнами маленькие зеркала и за всяким зеркалом заложены были
или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с цветами, нарисованными на
циферблате… Не в мочь было больше ничего заметить. Чичиков чувствовал, что глаза его так
липнули, как будто бы их кто-нибудь намазал медом. Минуту спустя вошла хозяйка, женщина
уже пожилых лет, в каком-то спальном чепце надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех
матушек, небольших помещиц, которые плачутся на убытки и неурожаи и держат голову
несколько на бок, а между тем набирают понемногу в пестрядевые мешечки, размещенные по
ящикам комодов, в один всё целковики, в другой полтиннички, в третий четвертачки, хотя и
кажется с виду, будто бы в комоде ничего нет, кроме белья да разных ночных кофточек, да
ниток, да распоротого салопа, имеющего потом обратиться в платье, когда старое как-нибудь
прожжется во время печенья куличей к пасхе, или запачкается слишком в краску по случаю
крашения шерсти. [“а между тем ~ шерсти” вписано. ]

“Извините, матушка, что побеспокоил вас”, сказал Чичиков.

“Ничего, ничего”, сказала хозяйка. “В какое-то время вас бог принес! Сумятица и вьюга
такая! Вам бы с дороги, батюшка, я знаю что прилично закусить чего-нибудь, да пора-то
ночная, ничего и приготовить нельзя…”

Слова хозяйки были прерваны таким странным шипением, что Чичиков испугался и
посторонился. Шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями. Но, взглянувши,
что стенным часам пришла охота бить. За шипением последовало скоро хрипение и, наконец,
звуком как будто бы кто колотил палкой по глиняному горшку. [Здесь переписчик пропустил
две строки (сравни РМ). ] После чего маятник опять пошел покойно щелкать направо и налево.

“Благодарю, благодарю, матушка”, отвечал Чичиков, “пожалуста, ни об чем не
беспокойтесь! мне кроме постели ничего больше не нужно. А вот вы меня обяжете, когда
скажете мне, где я, куда заехал и далеко ли живет помещик Собакевич?”

“Нет, отец мой, не слышала такого имени. Такого здесь нет помещика”.

“По крайней мере, я думаю, знаете Манилова”.

“А кто этот Манилов?” сказала старуха.

Помещик, матушка”.