Page 768 - Мертвые души

теперь в нем выступили присущие ему персонажи (“муж, одаренный доблестями” и “чудная
русская девица”), только теперь наметилась тема нравственного обновления “низких” героев,
в первую очередь Чичикова, а потом и других. [“Воззови, — обращается Гоголь к Языкову в
статье “Предметы для лирического поэта в нынешнее время” (в “Выбранных местах из
переписки с друзьями”), — в виде лирического сильного воззвания, к прекрасному, но
дремлющему человеку… О, если б ты мог сказать ему то, что должен сказать мой Плюшкин,
если доберусь до третьего тома “Мертвых душ”!”]

Этим, однако, внимание Гоголя к новому замыслу в тот период и ограничилось.
Погруженный в завершительную работу над первым томом, Гоголь видит пока и очертания
второго лишь в неразрывной связи с первым, высказывая это в лирических отступлениях. О
том же говорит лаконическая запись в записной книжке Гоголя 1841–1844 гг., которую он
начал заполнять как раз в интересующий нас период, при отъезде в сентябре 1841 г., вместе с
П. М. Языковым, из Германии в Россию. Внесенная сюда в указанный момент запись:
“Развить статью о воспитании во 2-й части” — предусматривает, кроме впервые тут
зафиксированного эпизода второй части о воспитании Тентетникова, также и сходный эпизод,
главы XI первой части о воспитании Чичикова. Отмеченное еще В. И. Шенроком сходство
второго из учителей Тентетникова — Федора Ивановича — с таким же, как он, “любителем
порядка”, учителем Чичикова, разъясняет смысл приведенной записи, как авторского задания:
перенести из только что законченной перед тем последней главы первой части тему о
воспитании, расширив ее (отсюда выражение “развить”), в задуманную вторую часть. Не
столько, значит, эта последняя сама по себе, сколько опять всё та же первая часть
интересовала Гоголя и в момент занесения записи в карманную книжку. Вопреки мнению Н.
С. Тихонравова, относившего к 1841–1842 гг. все пять уцелевших тетрадей второй части
поэмы (см. 10-е изд., III, стр. 586–598) к этим годам, вплоть до обратного отъезда Гоголя за
границу после выигранной им тяжбы с цензурой о первом томе, нельзя относить не только
появление уцелевшего беловика, но и какую бы то ни было планомерную работу над вторым
томом.

Не сразу приступил Гоголь к работе и после выхода первого тома. Остаток 1842 г. весь
ушел на пересмотр и исправления старых произведений (“Тараса Бульбы”, “Вия”, “Ревизора”)
перед сдачей их в печать для первого “Собрания сочинений”. Медлил Гоголь с продолжением
“Мертвых душ” и умышленно, желая извлечь побольше для себя пользы из разноречивых
отзывов критики о вышедшем первом томе. Даже год спустя после выхода первого тома на
нетерпеливые вопросы московских друзей, скоро ли новый труд будет окончен, Гоголь
отвечал: “Верь, что я употребляю все силы производить успешно свою работу, что вне ее я не
живу и что давно умер для других наслаждений. Но вследствие устройства головы моей, я
могу работать вследствие только глубоких обдумываний и соображений”. [Письмо к С. П.
Шевыреву от 28 февраля 1843 г. ] Замысел всё еще, как видно, оставался замыслом. 28 марта
1843 г. Гоголь писал В. А. Жуковскому, мечтая поселиться с ним в Дюссельдорфе: “Мы там в
совершенном уединении и покое займемся работой — вы “Одиссеей”, а я “Мертвыми
душами””. А спустя два месяца, 18 мая он сообщал Н. Н. Шереметевой о предстоящей ему
вскоре усиленной работе. Однако из письма к С. Т. Аксакову от 24 июля видно, что к работе
Гоголь, еще не приступал: “Прежде всего я бы прочел Жуковскому, если бы что-нибудь было
готового, — писал он. — Но увы! ничего почти не сделано мною во всю зиму, выключая
немногих умственных материалов, забранных в голову”. Встретившись в Дюссельдорфе с
Жуковским в августе, Гоголь остается там до ноября и только тут наконец приступает к
работе. По его отъезде оттуда (в ноябре) в Ниццу Жуковский извещал Шереметеву 6/18
ноября: “Он отправился от меня с большим рвением снова приняться за свою работу и думаю,
что много напишет в Ницце”. [См. соч. Жуковского, изд. 7, т. VI, стр. 504.] Начатый, наконец,
труд действительно не прерывался и в Ницце. 2 декабря Гоголь, писал оттуда Жуковскому: “Я
продолжаю работать, то есть набрасывать на бумагу хаос, из которого должно произойти