Page 769 - Мертвые души

создание “Мертвых душ””. Это набрасывание на бумагу “хаоса” было, конечно, всё тем же
начальным фазисом работы. Не умея согласовать этот бесспорно напрашивающийся вывод с
прочно укоренившимся у современников Гоголя убеждением, будто вторая часть поэмы
начата еще в 1841 г., мемуаристы (Анненков), а по их следам и исследователи (Тихонравов)
примирили это противоречие как могли: легендой о трех (вместо двух) сожжениях поэмы,
приурочив самое раннее к 1843 г. [П. В. Анненков. Литературные воспоминания, стр.
144–145.]

Месяц спустя (8 января 1844 г.) Гоголь опять пишет Жуковскому: “Я, по мере сил,
продолжаю работать…, хотя всё еще не столько и не с таким успехом, как бы хотелось”. В
июле он отвечает на запросы Языкова: “Ты спрашиваешь, пишутся ли “Мертвые души”? И
пишутся, и не пишутся. Пишутся слишком медленно и совсем не так, как бы хотел”. [Письмо к
Н. М. Языкову от 14 июля 1844 г. ] Однако Гоголь не теряет еще надежды на успех дела: в
письме к Жуковскому от 1 сентября выражается намерение “засесть во Франкфурте солидным
образом за работу”. Поселившись во Франкфурте осенью 1844 г., Гоголь трудился там над
“Мертвыми душами” до середины января следующего, 1845 г. Отлучившись на месяц в
Париж, где работа сразу пресеклась, Гоголь в марте возвращается во Франкфурт, где тоже,
однако, из-за быстро ухудшавшегося здоровья работа сколько-нибудь успешно уже не шла.
“Занятия не идут никакие, — пишет Гоголь оттуда Языкову 15 марта. — Боюсь хандры,
которая может усилить еще болезненное состояние”. В письме к Смирновой от 2 апреля
делается еще более горестное признание: “Я мучил себя, насиловал писать, страдал тяжким
страданием, видя бессилие свое, и несколько раз уже причинял себе болезнь таким
принуждением и ничего не мог сделать, и все выходило принужденно и дурно”. При таком
положении дела возврат на родину представлялся Гоголю невозможным: “приезд мой мне был
бы не в радость: один упрек только себе видел бы я на всем, как человек, посланный за делом
и возвратившийся с пустыми руками”. Те же жалобы на упадок творческих сил слышатся и в
дальнейших письмах 1845 г., приближая нас шаг за шагом к первой из двух действительных
катастроф в судьбе гоголевской поэмы.

Ее сожжение, возвещенное потом самим Гоголем в статье “Четыре письма к разным
лицам по поводу “Мертвых душ”” (“Выбранные места из переписки с друзьями”), а также
разъясненное им вторично в “Авторской исповеди”, справедливо приурочивается
(Тихонравовым и другими) к июлю 1845 г., к одному из самых острых пароксизмов тогдашней
болезни Гоголя. В письме к Смирновой от 25 июля он говорит о продолжении “Мертвых душ”
уже в прошедшем времени, как о чем-то решительно не удавшемся и оставленном.

Сожжение в 1845 г. того, что было написано за два предшествующих года, завершает
первый период творческой истории второй части поэмы, естественно возбуждая вопрос: что
же именно сжег тогда Гоголь и в каком отношении к этой первой сожженной редакции стоят
дошедшие до нас тексты? За ответом следует прежде всего обратиться к пятой из уцелевших
тетрадей в основной ее части (т. е. без позднейших приписок).

Сохранившийся от раннего этапа работы Гоголя текст пятой тетради тесно связан по
содержанию с первой из пяти карманных записных книжек Гоголя. Ее заключительные
заметки, озаглавленные “Дела, предстоящ<ие> губерна<тору>”, “Места, не
подведомственные губернатору, но на которые он может иметь влияние”, “Откупа”, “Взятки
прокурора”, “Взятки губернатора”, “Маски, надеваемые губернаторами” и, наконец, “Чем
губернатор стеснен при генерал<-губернаторе>”, — не оставляют сомнения в том, что они
вписывались Гоголем с прямым расчетом положить их потом в основу главы, дошедшей до
нас в пятой тетради и возникшей, следовательно, позже, чем эти заготовленные для нее
заметки. Но заметки внесены в записную книжку летом 1844 г., со слов графа А. П. Толстого.
Следовательно, не раньше лета 1844 г. могла быть написана и глава, содержащаяся в пятой