Page 775 - Мертвые души
P. 775

сразу. “Первая часть мне потребна при писании второй и притом нужно ее самоё значительно
               выправить”, — говорит Гоголь в том же письме. Однако надежда на выполнимость такого
               двойного  труда  быстро  сменяется  разочарованием.  Уже  в  апреле  того  же  1846 г.  Гоголь
               признается Шереметевой, что только в дороге попытается “продолжать доселе плохо и лениво
               происходившую работу”; но и дорога, в которую он пускается в мае, для “Мертвых душ” не
               дает на этот раз ничего. Литературные планы Гоголя с “Мертвых душ” целиком переносятся
               на затеянную в то время публикацию “Переписки”. [См. письма к А. М. Виельгорской от 14
               мая, П. А. Плетневу от 4 и 30 июля, 13 августа, 12 и 26 сентября, 3 и 5 октября 1846 г. ]

                     Одновременно автором дается согласие на переиздание первого тома “Мертвых душ”
               без исправлений, [См. письмо к С. П. Шевыреву от 26 июля 1846 г. ] лишь с присоединением
               нового предисловия. Оно высылается вместе с письмом к Шевыреву от 26 сентября, и из его
               содержания видно,  как  далек  стал  Гоголь от вернувшихся  было  к  нему  на  минуту  весной
               надежд. Предисловие содержит обращение к читателям с просьбой о присылке тех бытовых
               материалов, поисками которых были заполнены для Гоголя следующие годы, когда возврат к
               художественной  работе  над  второй  частью  представлялся  ему  невозможным  без
               предварительного долгого изучения “статистики России”. [См. письма к П. А. Плетневу от 4
               декабря 1846 г., С. П. Шевыреву от 8 декабря 1846 г., Н. М. Языкову от 20 января 1847 г., А. О.
               Смирновой от 22 февраля, Д. К. Малиновскому в марте 1847 г., А. С. Данилевскому от 18
               марта,  А.  О.  Россету  от  15  апреля  1847 г.  и  многие  другие.  ]  Через  все  письма  1847 г.
               настойчиво  проходит  мысль  о  необходимости,  прежде  чем  вновь  взяться  за  продолжение
               поэмы,     “озариться    полным      знанием    дела”,    “изрядно    поумнеть”,     достигнуть
               “безъискусственной простоты, которая должна необходимо присутствовать в других частях
               “Мертвых душ”, дабы назвал их всяк верным зеркалом, а не карикатурой” и т. д. А касаясь
               попутно своей текущей писательской работы. Гоголь неизменно характеризует ее теперь как
               еще только предстоящую, как такую, к которой лишь в будущем можно будет “приступить”.
               [См. письма от 15 апреля к А. О. Россету, от 24 августа к П. А. Плетневу и к С. Т. Аксакову, от
               2 декабря к С. П. Шевыреву. ] Пока же она сводится к обдумыванию или, в лучшем случае, к
               набрасыванию вчерне.

                     Из  отдельных  писем  видно,  чтó  именно  могло  тогда  обдумываться  и
               набрасываться.  В  сыне  С.  П.  Апраксиной,  у  которой  живет в  Неаполе  Гоголь,  его  упорно
               интересует  одна  и  та  же  черта:  “желанье  сильное”  “заняться  не  шутя  благоустройством
               крестьян”  своего  имения,  [Ср.  письма  к  П.  А.  Плетневу  от  3  января  1847 г.,  к  А.  М.
               Виельгорской от 16 марта и к А. П. Толстому от 8 и 21 августа того же года. ] т. е. главная
               черта будущего Тентетникова. Имя “Улинька” впервые, с особым ударением на его русском
               характере,  упоминается  Гоголем  тоже  в  1847 г.  в  письме  к  супругам  Данилевским:  “моя
               добрая  Юлия,  или  по-русски  Улинька,  что  звучит  еще  приятней”  (письмо  от  18  марта).
               Наконец  тогда  же,  среди  отыскиваемых  материалов  по  “статистике  России”,  особо
               испрашивается “биография хотя двух человек, начиная с 1812 года и до сих пор”, [Письмо к С.
               П. Шевыреву от 2 декабря. ] т. е. бытовой материал для создания образа генерала Бетрищева.
               Но из стадии собирания материалов и черновых заготовок весь этот труд в 1847 г. еще не
               выходит, о чем бесспорно свидетельствует написанное в конце года письмо к Жуковскому —
               вариант “Авторской исповеди”. Содержащееся тут авторское признание подводит несомненно
               итог как раз этому переходному периоду в творческой истории второй части:  “Уже давно
               занимала меня мысль большого сочиненья, в котором бы предстало всё что ни есть и хорошего
               и дурного в русском человеке, и обнаружилось бы пред нами видней свойство нашей русской
               природы. Я видел и обнимал порознь много частей, но план целого никак не мог предо мной
               выясниться  и определиться  в  такой  силе,  чтобы  я  мог  уже  приняться  и  начать  писать.  На
               всяком шагу я чувствовал, что мне многого недостает, что я не умею еще ни завязывать, ни
               развязывать  событий и  что  мне  нужно  выучиться  постройке  больших  творений  у  великих
               мастеров… Изгрызалось перо, раздражались нервы и силы — и ничего не выходило. Я думал,
   770   771   772   773   774   775   776   777   778   779   780