Page 777 - Мертвые души

помню, назывался Экспантон, Эситендон или что-то в этом роде; но помню твердо, что вся
дворня генерала называла его просто — Эскадрон. Он тоже постоянно молчал, но после обеда
должен был играть с генералом в шахматы. За обедом не произошло ничего необыкновенного.
Генерал был весел и шутил с Чичиковым, который ел с большим аппетитом, Уленька была
задумчива, и лицо ее оживлялось только тогда, когда упоминали о Тентетникове. После обеда
генерал сел играть с испанцем в шахматы и, подвигая шашки вперед, беспрерывно повторял:
“полюби нас беленькими…”. “Черненькими, ваше превосходительство”, перебивал его
Чичиков. “Да, повторял генерал, полюби нас черненькими, а беленькими нас сам господь
полюбит”. Через пять минут он опять ошибался и начинал опять: “полюби нас беленькими”, и
опять Чичиков поправлял его, и опять генерал, смеясь, повторял: “полюби нас черненькими, а
беленькими нас сам господь бог полюбит”. После нескольких партий с испанцем генерал
предложил Чичикову сыграть одну или две партии, и тут Чичиков выказал необыкновенную
ловкость. Он играл очень хорошо, затруднял генерала своими ходами и кончил тем, что
проиграл; генерал был очень доволен тем, что победил такого сильного игрока, и еще более
полюбил за это Чичикова. Прощаясь с ним, он просил его возвратиться скорее и привезти с
собою Тентетникова. Приехав к Тентетникову в деревню, Чичиков рассказывает ему, как
грустна Уленька, как жалеет генерал, что его не видит, что генерал совершенно раскаивается
и, чтобы кончить недоразумение, намерен сам первый к нему приехать с визитом и просить у
него прощения. Всё это Чичиков выдумал. Но Тентетников, влюбленный в Уленьку,
разумеется, радуется предлогу, и говорит, что если всё это так, то он не допустит генерала до
этого, а сам завтра же готов ехать, чтобы предупредить его визит. Чичиков это одобряет, и они
условливаются ехать вместе на другой день к генералу Бетрищеву. Вечером того же дня
Чичиков признается Тентетникову, что соврал, рассказав Бетрищеву, что будто бы
Тентетников пишет историю о генералах. Тот не понимает, зачем это Чичиков выдумал, и не
знает, что ему делать, если генерал заговорит с ним об этой истории. Чичиков объясняет, что и
сам не знает, как это у него сорвалось с языка; но что дело уже сделано, а потому убедительно
просит его, ежели он уже не намерен лгать, то чтобы ничего не говорил, а только бы не
отказывался решительно от этой истории, чтоб его не скомпрометировать перед генералом. За
этим следует поездка их в деревню генерала; встреча Тентетникова с Бетрищевым, с Уленькой
и наконец обед. Описание этого обеда, по моему мнению, было лучшее место второго тома.
Генерал сидел посредине, по правую его руку Тентетников, по левую Чичиков, подле
Чичикова Уленька, подле Тентетникова испанец, а между испанцем и Уленькой англичанка;
все казались довольны и веселы. Генерал был доволен, что помирился с Тентетниковым и что
мог поболтать с человеком, который пишет историю отечественных генералов; Тентетников
тем, что почти против него сидела Уленька, с которою он по временам встречался взглядами;
Уленька была счастлива тем, что тот, кого она любила, опять с ними, и что отец опять с ним в
хороших отношениях, и наконец Чичиков был доволен своим положением примирителя в
этой знатной и богатой семье. Англичанка свободно вращала глазами, испанец глядел в
тарелку и поднимал свои глаза только тогда, как вносили новое блюдо. Приметив лучший
кусок, он не спускал с него глаз во всё время, покуда блюдо обходило кругом стола, или
покуда лакомый кусок не попадал к кому-нибудь на тарелку. После второго блюда генерал
заговорил с Тентетниковым о его сочинении и коснулся 12-го года. Чичиков струхнул и со
вниманием ждал ответа. Тентетников ловко вывернулся. Он отвечал, что не его дело писать
историю кампании, отдельных сражений и отдельных личностей, игравших роль в этой войне,
что не этими геройскими подвигами замечателен 12-й год, что много было историков этого
времени и без него; но что надобно взглянуть на эту эпоху с другой стороны; важно, по его
мнению, то, что весь народ встал как один человек в защиту отечества; что все расчеты,
интриги и страсти умолкли на это время; важно, как все сословия соединились в одном
чувстве любви к отечеству, как каждый спешил отдать последнее свое достояние и жертвовал
всем для спасения общего дела; вот что важно в этой войне, и вот что желал он описать в
одной яркой картине, со всеми подробностями этих невидимых подвигов и высоких, но
тайных жертв. Тентетников говорил довольно долго и с увлечением, весь проникнулся в эту