Page 776 - Мертвые души
P. 776

что уже способность писать просто отнялась у меня. И вдруг болезни и тяжкие душевные
               состоянья, оторвавши меня разом ото всего и даже от самой мысли об искусстве, обратили к
               тому, к чему прежде, чем сделался писатель, уже имел я охоту, — к наблюденью внутреннему
               над  человеком  и  над  душой  человеческой…  С  этих  пор, —  продолжает  Гоголь, —
               способность творить стала пробуждаться; живые образы начинают выходить ясно из мглы,
               чувствую, что работа пойдет, что даже и язык будет правилен и звучен, а слог окрепнет…
               Хочу  заняться  крепко  “Мертвыми  душами””.  Письмо,  датированное  29  декабря  1847 г.,
               написано в Неаполе, откуда несколько недель спустя Гоголь отплыл в свое паломничество в
               Иерусалим. Путешествие закончилось около 20 апреля 1848 г. в Одессе.

                     Ни в Одессе, ни потом в родной Васильевке, в мае—июле, к занятиям Гоголь еще не
               приступает. “Я еще ни за что не принимался, — пишет он из Васильевки Плетневу 7 июня: —
               Покуда отдыхаю от дороги. Брался было за перо, но или жар утомляет меня, или я всё еще не
               готов; а между тем чувствую, что, может, еще никогда не был так нужен труд, составляющий
               предмет давних обдумываний моих и помышлений, как в нынешнее время”. [Ср. письма к С.
               П. Шевыреву от 14 июня, к В. А. Жуковскому от 35 июня и С. Т. Аксакову от 12 июля 1848 г. ]
               Лишь в середине октября обосновавшись в Москве, Гоголь приступает, наконец, к началу
               работы. Труд над “Мертвыми душами” вступил в новый фазис.

                     А.  М.  Виельгорской  Гоголь  сообщает  из  Москвы  (29  октября)  о  близости  давно
               ожидаемого момента:  “Я еще не тружусь так, как бы  хотел…  еще нет этого благодатного
               расположения духа, какое нужно для того, чтобы творить. Но душа кое-что чует и сердце
               исполнено  трепетного  ожидания  этого  желанного  времени”.  “Принимаюсь  серьезно
               обдумывать тот труд, — пишет он 18 ноября Смирновой, — для которого дал бог средства и
               силы”. “Соображаю, думаю и обдумываю второй том “Мертвых душ”, — двумя днями позже
               пишет Гоголь Плетневу. — Прежде чем примусь серьезно за перо, хочу назвучаться русскими
               звуками и речью. Боюсь нагрешить противу языка”. А в марте 1849 г., подводя небольшой
               итог  сделанному,  Гоголь жалуется:  “Работа  моя  шла  как-то  вяло,  туго  и  мало оживлялась
               благодатным огнем вдохновения”. [Письмо к А. М. Виельгорской от 30 марта 1849 г. ] Тем не
               менее, всё же шла; в письме к Плетневу от 3 апреля читаем: “хоть и не так тружусь, как бы
               следовало, но спасибо богу и за это”. А в письме к Жуковскому от 14 мая 1849 г. имеются уже
               первые  признаки  авторского  удовлетворения достигнутым  результатом:  “Жду  нетерпеливо
               прочесть тебе всё, что среди колебаний и тревог удалось создать”. Жуковский не приехал,
               однако, ни в Петербург (куда готов был выехать Гоголь), ни в Москву. И первое авторское
               чтение написанного за истекшую зиму состоялось у Смирновой. Поездка Гоголя к ней в гости
               в Калугу, описанная в “Воспоминаниях” брата Смирновой, Л. И. Арнольди, падает на конец
               июня—начало июля 1849 г. Вот что находим у Арнольди о прочитанных тогда Гоголем главах
               второго  тома  “Мертвых  душ”:  “Вечером  сестра  рассказывала  мне,  что  Гоголь  прочел  ей
               несколько глав из второго тома “Мертвых душ” и что всё, им прочитанное, было превосходно.
               Я,  разумеется,  просил  ее  уговорить  Гоголя  допустить  и  меня  к  слушанию:  он  сейчас  же
               согласился, и на другой день мы собрались для этого, в одиннадцать часов утра, на балконе,
               уставленном цветами. Сестра села за пяльцы, я покойно поместился в кресле против Гоголя, и
               он начал читать нам сначала ту первую главу второго тома, которая вышла в свет после его
               смерти уже. Сколько мне помнится, она начиналась иначе и вообще была лучше обработана,
               хотя содержание было то же. Хохотом генерала Бетрищева оканчивалась эта глава, а за нею
               следовала другая, в которой описан весь день в генеральском доме. Чичиков остался обедать.
               К столу явились, кроме Уленьки, еще два лица: англичанка, исправлявшая при ней должность
               гувернантки,  и  какой-то  испанец  или  португалец,  проживавший  у  Бетрищева  в  деревне  с
               незапамятных времен и неизвестно для какой надобности. Первая была девица средних лет,
               существо бесцветное, некрасивой наружности, с большим тонким носом и необыкновенно
               быстрыми  глазами.  Она  держалась  прямо,  молчала  по  целым  дням  и  только  беспрерывно
               вертела глазами в разные стороны с глупо-вопросительным взглядом. Португалец, сколько я
   771   772   773   774   775   776   777   778   779   780   781