Page 33 - Отец Горио

усадив жену и португальца, он оставлял их наедине. Теперь маркиз д'Ажуда-Пинто собирался
жениться на мадмуазель де Рошфид. И во всем высшем свете единственным лицом, еще не
знавшим о предстоящем браке, была сама г-жа де Босеан. Кое-кто из ее приятельниц делал ей
намеки, — она только смеялась, видя в этом намерение из зависти нарушить ее счастье.
Между тем вскоре должно было состояться оглашение. Португальский красавец приехал к
виконтессе объявить ей об этом браке, но у него все нехватало смелости произнести слова
измены. Почему? Да нет ничего труднее, как нанести женщине такой удар. Для иного
мужчины легче стоять на месте поединка, перед другим мужчиной, готовым вонзить шпагу
ему в сердце, чем перед женщиной, которая, после двух часов слезливых жалоб, с видом
умирающей требует нюхательной соли.
В момент прибытия Эжена маркиз д'Ажуда-Пинто сидел как на иголках и собирался
уходить, решив, что г-жа де Босеан так или иначе узнает эту новость, а лучше всего он ей
напишет: нанести любви смертельный удар гораздо удобнее в письме, чем в личном
разговоре. Когда лакей виконтессы доложил о Растиньяке, маркиз д'Ажуда-Пинто радостно
встрепенулся. Надо сказать, что любящая женщина по части всяких подозрений еще
изобретательнее, чем в искусстве разнообразить удовольствия. Когда же ей грозит разрыв, она
угадывает смысл какого-нибудь жеста быстрее, чем конь, упоминаемый Вергилием, способен
чуять где-то вдалеке запах, обещающий ему любовные утехи. И будьте уверены, что г-жа де
Босеан почувствовала в маркизе этот невольный, едва заметный, но страшный своею
непосредственностью трепет. Эжен не знал одной особенности Парижа: кому бы вы ни
представлялись, вам совершенно необходимо перед этим получить от друзей дома все
сведения о жизни мужа, жены, даже детей, иначе вы попадете впросак или, как образно
говорят поляки, вам придется запрячь в телегу пять волов, — конечно, для того, чтобы они вас
вытащили из лужи, в которую вы сели. Если во Франции такие речи невпопад не имеют
особого названия, то, несомненно, потому, что их считают невозможными в стране, где любая
сплетня получает огромное распространение. Только Эжен, уже сев один раз в лужу у графини
де Ресто, даже не давшей ему времени «запрячь в телегу пять волов», способен был опять
почувствовать нужду в их помощи, явившись представиться г-же де Босеан. Но в первом
случае он страшно тяготил г-на де Трай и графиню де Ресто, теперь же выводил из
затруднения маркиза д'Ажуда-Пинто.
— Прощайте, — сказал португалец, устремляясь к двери, пока Эжен входил в
небольшую нарядную, серую с розовым, гостиную, где роскошь обстановки казалась лишь
изяществом.
— Но до вечера? — спросила г-жа де Босеан, оборачиваясь только лицом и вглядываясь
в маркиза. — Разве вы не поедете к Буфонам вместе с нами?
— Не могу, — ответил он, берясь за ручку двери.
Г-жа де Босеан встала и подозвала его к себе, не обращая никакого внимания на
Растиньяка, который между тем стоял, ошеломленный сверканием чудесного богатства,
готовый поверить в реальность арабских сказок, и не знал, куда ему деваться перед женщиной,
его не замечавшей.
Виконтесса подняла указательный пальчик и, красиво опустив его, указала маркизу
место перед собой. В этом жесте заключалась такая деспотическая сила страсти, что маркиз
выпустил дверную ручку и подошел. Эжен смотрел на него с завистью.
«Вот он, владелец маленькой кареты. Так неужели для того, чтобы добиться взгляда
парижанки, надо иметь ретивых лошадей, ливреи и горы золота?»
Демон роскоши уязвил его сердце, лихорадка наживы овладела им, от жажды золота
пересохло в горле. Эжен располагал ста тридцатью франками на три месяца. Его отец, мать,
братья, сестры, тетка могли тратить лишь двести франков в месяц на всю семью. Это быстрое
сопоставление своего теперешнего положения и цели, которой надобно достичь, усилило его
растерянность.
— Почему же вы не можете приехать к Итальянцам? — смеясь, спросила виконтесса.
— Дела! Я обедаю у английского посланника.