Page 89 - Отец Горио

чего нет, того не потеряешь. Сильвия, отведите апашу к нему в комнату.
Сильвия, поддерживая старика подмышки, повела его и бросила, как куль, прямо в
одежде поперек кровати.
— Милый юноша, — говорила г-жа Кутюр, поправляя Эжену волосы, падавшие ему на
глаза, — совсем как девушка: он не привык к излишествам.
— О, я тридцать один год держу пансион, и немало молодых людей прошло, как
говорится, через мои руки, — сказала вдова Воке, — но никогда не попадался мне такой
милый, такой воспитанный, как господин Эжен. Как он красив во сне! Госпожа Кутюр,
положите его голову себе на плечо. Э, да она клонится на плечо к мадмуазель Викторине!
Детей хранит сам бог: еще немножко, и он разбил бы себе лоб о шишку на стуле. Какая бы из
них вышла парочка!
— Замолчите, голубушка, — воскликнула г-жа Кутюр, — вы говорите такие вещи…
— Да он не слышит, — ответила вдова Воке. — Сильвия, идем одеваться. Я надену
высокий корсет.
— Вот тебе раз! Высокий корсет, это пообедавши-то? — возразила Сильвия. — Нет,
поищите кого другого вас затягивать; мне не пристало быть вашей убийцей. От этакого
неразумия и помереть недолго.
— Все равно, надо уважить господина Вотрена.
— Стало быть, вы очень любите своих наследников?
— Ну, Сильвия, довольно рассуждать, — ответила вдова, уходя к себе.
— В ее-то годы! — сказала Сильвия, указывая Викторине на свою хозяйку.
В столовой остались только г-жа Кутюр и ее воспитанница с Эженом, спавшим на ее
плече. Храп Кристофа разносился в затихшем доме, оттеняя безмятежный, прелестный, как у
ребенка, сон Эжена. Викторина была счастлива: она могла отдаться делу милосердия, в
котором изливаются все лучшие чувства женщины, могла, не совершая тяжкого греха,
ощущать у своего сердца биение сердца юноши, и что-то матерински покровительственное
запечатлелось на ее лице, какая-то гордость этим чувством. Сквозь сонм всяких мыслей,
роившихся в ее душе, пробивались бурные порывы страсти, разбуженной теплым и чистым
дыханием молодого человека.
— Бедная моя девочка! — сказала г-жа Кутюр, пожимая ей руку.
Старая женщина, любуясь, смотрела на ее страдальческое, непорочное лицо, озаренное в
эту минуту сиянием счастья. Викторина походила на старинную икону, где живописец, не
заботясь о подробностях, все волшебство спокойной, величавой кисти приберег для лика —
желтоватого по тону, но в желтизне своей как будто отражающего золотистые оттенки неба.
— Маменька, а ведь он выпил не больше двух стаканов, — сказала Викторина, проводя
рукой по волосам Эжена.
— Если бы он был кутила, дочка, он переносил бы вино так же легко, как и другие, —
ответила г-жа Кутюр. — Его опьянение служит ему к чести.
На улице раздался стук экипажа.
— Маменька, это господин Вотрен. Поддержите господина Эжена. Мне не хочется,
чтобы этот человек застал меня в таком виде: он употребляет выражения, которые грязнят
душу, да и в его взгляде есть что-то тягостное для женщины, точно он раздевает ее глазами.
— Нет, ты ошибаешься, — возразила г-жа Кутюр. — Господин Вотрен хороший
человек, отчасти в том же духе, что и мой покойный муж: грубоватый, но добрый,
благодушный медведь.
В этот момент очень тихо вошел Вотрен и посмотрел на эту картину — на двух детей,
точно ласкаемых светом лампы.
— Вот такие сцены, — сказал он, скрестив руки на груди, — вдохновили бы милого
Бернардена де Сен-Пьера, автора «Павла и Виргинии», 70 и он написал бы великолепные

70 «Павел и Виргиния» — сентиментально-идиллический роман Бернандена де Сен-Пьер (1737–1814),
французского писателя, друга Жан-Жака Руссо.