Page 84 - Отец Горио

спокойно макать греночки в кофе, к ней перейдет по наследству любовь отца и богатство.
Шутка сказать! Молодой Тайфер отлично владеет шпагой и самонадеян, как козырный туз, но
ему пустят кровь ударом моего изобретения: только приподнять шпагу и колоть в лоб. Я
покажу вам этот прием, — чертовски полезная штука.
Растиньяк тупо слушал и ничего не мог ответить. В эту минуту вошли папаша Горио,
Бьяншон и еще несколько нахлебников.
— Таким я и хотел вас видеть, — сказал Вотрен. — Вы знаете, что делаете. Отлично, мой
орленок! Вам суждено управлять людьми, вы сильный, крепкий, вы молодец, — я уважаю вас.
Вотрен хотел пожать ему руку, но Растиньяк резко ее отдернул и, побледнев, упал на
стул: ему так и чудилось, что у ног его — лужа крови.
— Ах, на вас еще остались кое-какие пеленочки, испачканные добродетелью, — тихо
заметил ему Вотрен. — У папаши Долибана три миллиона, его состояние мне известно.
Благодаря приданому вы станете белее подвенечного платья даже в своих собственных глазах.
Растиньяк больше не колебался. Он решил вечером пойти и предупредить Тайферов —
отца и сына. Вотрен отошел от него, и тогда папаша Горио шепнул ему на ухо:
— Сынок, вам грустно! Сейчас я вас развеселю. Идемте!
Старый вермишельщик зажег от лампы свою витую свечечку. Эжен, сгорая
любопытством, последовал за ним.
— Зайдемте к вам, — предложил старичок, заранее взяв у Сильвии ключ от комнаты
студента. — Сегодня утром вы вообразили, что она не любит вас? Она вас выпроводила от
себя поневоле, а вы уж рассердились и ушли в отчаянии. Чудачок! Она ждала меня. Понятно?
Нам нужно было пойти одним, чтобы устроить чудесную квартирку, — через три дня в ней
будете жить вы. Не выдавайте меня. Она хочет сделать вам сюрприз, но я не считаю больше
нужным скрывать от вас наш секрет. Это на улице д'Артуа, в двух шагах от улицы Сен-Лазар.
Вы будете там жить по-княжески. Мы достали обстановку, как для новобрачной. За последний
месяц мы понаделали немало дел, только не говорили вам. Мой поверенный начал военные
действия, у моей дочери будет тридцать шесть тысяч франков годового дохода — проценты с
ее приданого; я потребую, чтобы ее восемьсот тысяч франков были помещены в доходное
недвижимое имущество.
Эжен молчал и, скрестив руки на груди, шагал взад и вперед по своей жалкой
неприбранной комнате. Улучив мгновенье, когда Эжен повернулся к нему спиной, папаша
Горио положил на камин футляр из красного сафьяна с тисненным золотым гербом рода
Растиньяков.
— Я, сынок, ушел с головой в эти дела. Но, надо сказать, я и для себя старался. Я сам
очень заинтересован в том, чтобы вы переехали. Если я попрошу вас кой о чем, вы не откажете
мне, а?
— Что вы хотите?
— Над вашей новой квартирой, на шестом этаже, есть комната с ходом от вас, — так в
ней поселюсь я, хорошо? Я старею и живу слишком далеко от моих дочек. Я не стесню вас. Я
просто буду жить там, каждый вечер вы будете рассказывать мне про дочку. Вам это не будет
помехой, а я услышу, когда вы будете приходить домой, и скажу себе: «Он только что виделся
с Фифиной. Он ездил с ней на бал, она счастлива благодаря ему». Если я заболею, лучшим
лекарством для моего сердца будет слышать, что вы вернулись, двигаете стулья, ходите. Ведь
у вас в душе останется так много от Дельфины! Оттуда мне два шага до Елисейских Полей, где
мои дочки проезжают каждый день: я буду видеть их постоянно, а то иной раз я прихожу
слишком поздно. А может быть, она и сама зайдет к вам! Я буду слышать ее голос, увижу, как
она в утреннем капоте бегает туда-сюда или грациозно ходит, словно кошечка. За последний
месяц она опять стала такой, какой была в девушках, — веселой и франтихой. Душа ее
исцеляется, и этим счастьем она обязана вам. О, для вас я готов сделать невозможное! На
обратном пути она мне только что сказала: «Папа, я очень счастлива!» Когда они говорят мне
чинно: «Отец», на меня веет холодом, но когда они зовут меня папой, они мне представляются
маленькими девочками, они будят во мне лучшие воспоминания. Тогда я больше чувствую