Page 85 - Отец Горио

себя их отцом. Мне кажется, что они еще не принадлежат никому другому.
Старик вытер глаза, он плакал.
— Давненько не слыхал я таких слов, давненько не брала она меня под руку. Да, да, вот
уже десять лет, как я не гулял рядом ни с одной из дочерей. А как приятно касаться ее платья,
подлаживаться к ее шагу, чувствовать теплоту ее тела! Сегодня утром я водил Дельфину
всюду. Ходил с ней по лавкам. Проводил ее до дому. О, дайте мне пожить близ вас! Иной раз
вам понадобится какая-нибудь услуга, я буду под рукой. Ах, если бы этот толстый эльзасский
чурбан умер, если бы его подагра догадалась перекинуться ему в живот, как счастлива была
бы моя дочка! Вы сделались бы моим зятем, вы стали бы открыто ее мужем. Она до сих пор
еще не знает, что такое наслаждения жизни, и так несчастна, что я прощаю ей все. Бог должен
быть на стороне любящих отцов. — Он умолк, а затем, покачав головой, добавил: — Она вас
любит очень, очень! По дороге она болтала все про вас: «Не правда ли, папа, он хороший, у
него доброе сердце! А говорит ли он обо мне?» От улицы д'Артуа до пассажа Панорамы она
мне насказала о вас всякой всячины. Наконец-то Фифина говорила со мной по душам. В это
счастливое утро я позабыл о старости и чувствовал себя легким, как перышко. Я ей сказал, что
вы отдали мне тысячу франков. Ах, милочка моя! Она была тронута до слез. А что у вас на
камине? — не вытерпел, наконец, папаша Горио, видя, что Растиньяк не двигается с места.
Эжен, совершенно удрученный, тупо смотрел на своего соседа. Эта дуэль, назначенная,
по словам Вотрена, на завтра утром, так резко расходилась с осуществленьем самых дорогих
его надежд, что он переживал все как в кошмаре. Он обернулся в сторону камина, заметил
квадратный футляр, открыл его и увидел внутри листок бумаги, а под ними часы Брегета. На
листке были написаны следующие слова:

«Хочу, чтобы каждый час вы думали обо мне, потому что…
Дельфина».

Последние слова, очевидно, намекали на какой-то эпизод в их отношениях. Эжен
умилился. Внутри золотого корпуса часов был изображен эмалью его герб. Эта дорогая и
давно желанная вещица, цепочка, ключик, форма и орнамент — все отвечало его вкусам.
Папаша Горио сиял. Конечно, он обещал дочери подробно описать радостное изумление
Эжена от ее подарка, тем более что в этих юных волнениях души он принимал участие, хотя и
в роли третьего лица, но, видимо, не менее счастливого. Он уже успел полюбить Эжена и за
его душевные качества и за счастье дочери.
— Пойдите к ней сегодня вечером, она вас ждет. Эльзасский чурбан ужинает у своей
танцовщицы. Каким дураком смотрел он, когда мой поверенный выложил ему все начистоту.
А кто, как не он, уверяет, что любит мою дочь до обожания? Пусть только прикоснется к ней,
я убью его. Одна мысль, что моя Дельфина в его… (он глубоко вздохнул), может толкнуть
меня на преступленье, но это не было бы человекоубийством, ведь он — свиная туша с
телячьей головой. Так вы возьмете меня к себе, а?
— Конечно, дорогой папа Горио, вы хорошо знаете, что я люблю вас.
— Я это вижу, вы-то мной не гнушаетесь! Позвольте вас поцеловать. — И он сжал
студента в объятиях. — Обещайте мне дать ей счастье! Так вы пойдете к ней сегодня вечером?
— О да! Мне только надо сходить по одному неотложному делу.
— Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?
— А правда! Пока я буду у госпожи де Нусинген, сходите к господину Тайферу-отцу и
попросите его назначить мне время сегодня вечером, чтобы переговорить с ним об одном
крайне важном деле.
— Молодой человек, так это верно? — воскликнул папаша Горио, изменившись в
лице. — Вы, чего доброго, и впрямь волочитесь за его дочкой, как утверждают наши дураки
внизу? Гром небесный! Вы еще не знаете, какого сорта тумак можно получить от Горио. Ну,
ежели вы нас обманывали, то своим кулаком я… О, это же немыслимо!
— Клянусь вам, на всем свете я люблю только одну женщину, хоть до сих пор я и сам