Page 66 - Путешествие из Петербурга в Москву

проходящая десять ценсур прежде, нежели достигнет света, не есть книга, но поделка святой
инквизиции; часто изуродованный, сеченный батожьем, с кляпом во рту узник, а раб всегда…
В областях истины, в царстве мысли и духа не может никакая земная власть давать решений и
не должна; не может того правительство, менее еще его ценсор, в клобуке ли он или с
темляком. В царстве истины он не судия, но ответчик, как и сочинитель.
Исправление может только совершиться просвещением; без главы и мозга не
шевельнется ни рука, ни нога… Чем государство основательнее в своих правилах, чем
стройнее, светлее и тверже оно само в себе, тем менее может оно позыбнуться и стрястися от
дуновения каждого мнения, от каждой насмешки разъяренного писателя; тем более
благоволит оно в свободе мыслей и в свободе писаний, а от нее под конец прибыль, конечно,
будет истине. Губители бывают подозрительны; тайные злодеи робки. Явный муж, творяй
правду и твердый в правилах своих, допустит о себе глагол всякий. Хождает он во дни и на
пользу себе строит клевету своих злодеев. Откупы в помышлениях вредны… Правитель
государства да будет беспристрастен во мнениях, дабы мог объяти мнения всех и оные в
государстве своем дозволять, просвещать и наклонять к общему добру: оттого-то истинно
великие государи столь редки». 148
Правительство, дознав полезность книгопечатания, оное дозволило всем; но, паче еще
дознав, что запрещение в мыслях утщетит благое намерение вольности книгопечатания,
поручило ценсуру, или присмотр за изданиями, управе благочиния. Долг же ее в отношении
сего может быть только тот, чтобы воспрещать продажу язвительных сочинений. Но и сия
ценсура есть лишняя. Один несмысленный урядник благочиния может величайший в
просвещении сделать вред и на многие лета остановку в шествии разума; запретит полезное
изобретение, новую мысль и всех лишит великого. Пример в малости. В управу благочиния
принесен для утверждения перевод романа. Переводчик, следуя автору, говоря о любви,
назвал ее: лукавым богом. Мундирный ценсор, исполненный духа благоговения, сие
выражение почернил, говоря: «неприлично божество называть лукавым». Кто чего не
разумеет, тот в то да не мешается. Если хочешь благорастворенного воздуха, удали от себя
коптильню; если хочешь света, удали затмевание; если хочешь, чтобы дитя не было
застенчиво, то выгони лозу из училища. В доме, где плети и батожье в моде, там служители
пьяницы, воры и того еще хуже. 149
Пускай печатают все, кому что на ум ни взойдет. Кто себя в печати найдет обиженным,
тому да дастся суд по форме. Я говорю не смехом. Слова не всегда суть деяния, размышления
же не преступления. Се правила Наказа о новом уложении. 150 Но брань на словах и в печати
всегда брань. В законе никого бранить не велено, и всякому свобода есть жаловаться. Но если
кто про кого скажет правду, бранью ли то почитать, того в законе нет. Какой вред может быть,
если книги в печати будут без клейма полицейского? 151 Не токмо не может быть вреда, но
польза; польза от первого до последнего, от малого до великого, от царя до последнейшего
гражданина.

148 Из диссертации немецкого философа и поэта Иоганна Готфрида Гердера «О влиянии правительства на
науки и наук на правительство» (1778) Радищев цитирует только то, что служило защите свободы слова.

149 Такого же роду ценсор не дозволял, сказывают, печатать те сочинения, где упоминалося о боге, говоря: я с
ним дела никакого не имею.
Если в каком-либо сочинении порочили народные нравы того или другого государства, он недозволенным сие
почитал, говоря: Россия имеет тракт дружбы с ним. Если упоминалося где о князе или графе, того не дозволял он
печатать, говоря: сие есть личность, ибо у нас есть князья и графы между знатными особами. (Прим. автора.)

150 Радищев ссылается на «Наказ» (1767) Екатерины, давно запрещенный самой императрицей, притом
обращает свое толкование на пользу свободе слова.

151 Разрешение на печатание книг давала полиция (управа благочиния).