Page 153 - Собор Парижской Богоматери

В деревушке Каро всех ребят
Обманули как глупых телят.

VII. Монах-привидение

Знаменитый кабачок «Яблоко Евы» находился в Университетском квартале на углу
улицы Круглого щита и улицы Жезлоносца. Он занимал в первом этаже дома довольно
обширную и низкую залу, свод которой опирался посредине на толстый, выкрашенный в
желтую краску деревянный столб Повсюду столы, на стенах начищенные оловянные
кувшины, множество гуляк, уличных женщин, окно на улицу, виноградная лоза у двери, а над
дверью ярко размалеванный железный лист с изображением женщины и яблока,
проржавевший от дождя и повертывавшийся на железном стержне при каждом порыве ветра
Это подобие флюгера, обращенного к мостовой, служило вывеской.
Вечерело Перекресток был окутан мраком Издали казалось, что кабачок, озаренный
множеством свечей, пылает, точно кузница во тьме Сквозь разбитые стекла доносился звон
стаканов, шум кутежа, божба, перебранка В запотелом от жары большом окне мелькали
фигуры, время от времени из залы долетали громовые раскаты смеха Прохожие, спешившие
по своим делам, старались проскользнуть мимо шумного окна, не заглядывая в него. Лишь
изредка какой-нибудь мальчишка в лохмотьях, поднявшись на цыпочки и уцепившись за
подоконник, бросал в залу старинный насмешливый стишок, которым в те времена дразнили
пьяниц:
Того, кто пьян, того, кто пьян, – того в бурьян!
Все же какой-то человек прохаживался взад и вперед мимо шумной таверны, не спуская
с нее глаз и отходя от нее не дальше, чем часовой от своей будки. На нем был плащ, поднятый
воротник которого скрывал нижнюю часть его лица. Он только что купил этот плащ у
старьевщика по соседству с «Яблоком Евы», вероятно для того, чтобы защитить себя от
свежести мартовских вечеров, а быть может – чтобы скрыть свою одежду. Время от времени
он останавливался перед тусклым окном со свинцовым решетчатым переплетом,
прислушивался, всматривался, топал ногой.
Наконец дверь кабачка распахнулась. Казалось, он только этого и ждал. Вышли двое
гуляк. Сноп света, вырвавшийся из двери, на мгновение озарил их веселые лица. Человек в
плаще перешел на другую сторону улицы и, укрывшись в глубокой дверной арке, продолжал
свои наблюдения.
– Гром и молния! – воскликнул один из бражников. – Сейчас пробьет семь часов! А ведь
мне пора на свидание.
– Уверяю вас, – пробормотал заплетающимся языком его собутыльник, – я не живу на
улице Сквернословия. Indignus qui inter mala verba habitat. 119 Жилье мое на улице
Жеан-Мягкий-Хлеб, in vico Johannis-Pain-Mollet. Вы более рогаты, чем единорог, если
утверждаете противное! Всем известно: кто однажды оседлал медведя, тот ничего не боится!
А вы, я вижу, охотник полакомиться, не хуже святого Жака Странноприимца.
– Жеан, друг мой, вы пьяны, – заметил второй.
Но тот, пошатываясь, продолжал:
– Говорите, что хотите, Феб, но давно доказано, что у Платона был профиль охотничьей
собаки.
Читатель, наверное, уже узнал наших достойных приятелей, капитана и школяра.
По-видимому, человек, стороживший их, хоронясь в тени, также узнал их, ибо он медленным
шагом пошел за ними, повторяя все зигзаги, которые школяр заставлял описывать капитана,
более закаленного в попойках и потому твердо державшегося на ногах. Внимательно

119 Позорно жить среди сквернословия (лат.)