Page 161 - Собор Парижской Богоматери

– Не троньте! – воскликнула она. – Это мой хранитель. Он поможет мне найти моих
родных, если только я буду этого достойна. Оставьте меня, господин капитан! Моя мать! Моя
бедная матушка! Моя мать! Где ты? Помоги мне! Сжальтесь, господин Феб! Отдайте косынку!
Феб отступил и холодно ответил:
– Сударыня! Теперь я отлично вижу, что вы меня не любите!
– Я не люблю тебя! – воскликнула бедняжка и, прильнув к капитану, заставила его сесть
рядом с собой. – Я не люблю тебя, мой Феб! Что ты говоришь? Жестокий! Ты хочешь
разорвать мне сердце! Хорошо! Возьми меня, возьми все! Делай со мной, что хочешь! Я твоя.
Что мне талисман! Что мне мать! Ты мне мать, потому что я люблю тебя! Мой Феб, мой
возлюбленный Феб, видишь, вот я! Это я, погляди на меня! Я та малютка, которую ты не
пожелаешь оттолкнуть от себя, которая сама, сама ищет тебя. Моя душа, моя жизнь, мое тело,
я сама – все принадлежит тебе. Хорошо, не надо венчаться, если тебе этого не хочется. Да и
что я такое? Жалкая уличная девчонка, а ты, мой Феб, ты – дворянин. Не смешно ли, на самом
деле? Плясунья венчается с офицером! Я с ума сошла! Нет, Феб, нет, я буду твоей
любовницей, твоей игрушкой, твоей забавой, всем, чем ты пожелаешь! Ведь я для того и
создана. Пусть я буду опозорена, запятнана, унижена, что мне до этого? Зато любима! Я буду
самой гордой, самой счастливой из женщин. А когда я постарею или подурнею, когда я уже не
буду для вас приятной забавой, о монсеньер, тогда вы разрешите мне прислуживать вам.
Пусть другие будут вышивать вам шарфы, а я, ваша раба, буду их беречь. Вы позволите мне
полировать вам шпоры, чистить щеткой вашу куртку, смахивать пыль с ваших сапог. Не
правда ли, мой Феб, вы не откажете мне в такой милости? А теперь возьми меня! Вот я, Феб, я
вся принадлежу тебе, только люби меня! Нам, цыганкам, нужно немного – вольный воздух да
любовь.
Обвив руками шею капитана, она глядела на него снизу вверх, умоляющая,
очаровательно улыбаясь сквозь слезы; ее нежная грудь терлась о грубую суконную куртку с
жесткой вышивкой. Ее полуобнаженное прелестное тело изгибалось на коленях капитана.
Опьяненный, он прильнул пылающими губами к ее прекрасным смуглым плечам. Девушка
запрокинула голову, блуждая взором по потолку, и трепетала, замирая под этими поцелуями.
Вдруг над головой Феба она увидела другую голову, бледное, зеленоватое, искаженное
лицо с адской мукой во взоре, а близ этого лица – руку, занесшую кинжал. То было лицо и
рука священника. Он выломал дверь и стоял подле них. Феб не мог его видеть. Девушка
окаменела, заледенела, онемела перед этим ужасным видением, как голубка, приподнявшая
головку в тот миг, когда своими круглыми глазами в гнездо к ней заглянул коршун.
Она не могла даже вскрикнуть. Она видела лишь, как кинжал опустился над Фебом и
снова взвился, дымясь.
– Проклятие! – крикнул капитан и упал.
Она потеряла сознание.
В тот миг, когда веки ее смыкались, когда всякое чувство угасало в ней, она смутно
ощутила на своих устах огненное прикосновение, поцелуй, более жгучий, чем каленое железо
палача.
Когда она очнулась, ее окружали солдаты ночного дозора; капитана, залитого кровью,
куда-то уносили, священник исчез, выходившее на реку окно в глубине комнаты было
открыто настежь, около него подняли плащ, принадлежавший, как предполагали, офицеру.
Она слышала, как вокруг нее говорили:
– Колдунья заколола кинжалом капитана.

Книга восьмая

I. Экю, превратившееся в сухой лист

Гренгуар и весь Двор чудес были в страшной тревоге. Уже больше месяца никто не знал,