Page 106 - И жили люди на краю

103
производили из них удобрения.
В третью весну, как только сломался набрякший припай, и
отливы всё дальше в море оттягивали льдины, отец напросился
на добычу комбу – морской капусты. Канзой – длинным шестом с
закреплённой на конце железной развилкой, отец сразу
наловчился срывать в глубине водоросли. И Иван быстро
научился этому. Вместе они за день сдавали хозяину по двадцать
лодок прекрасной морской капусты, и на них злились даже самые
опытные добытчики. Как-то к хозяину приехал за свежей комбу
его приятель, лесопромысловик. И пристал к нему: отдай
русских. Что им водоросли или рыба? Лес валить – вот истинная
работа! Долго они разговаривали, возможно, всю ночь, а утром
хозяин объявил: старший остается, а младший пускай собирается
в дорогу.
Иван не хотел уезжать от отца: вдвоём легче работать и
обиды сносить. А там будет один-одинехонек среди японцев.
Они – все свои. А он – чужой. И не просто чужой – иного
происхождения. И всегда находятся такие, которые к русскому
или поляку относятся как к второстепенному существу. Откуда
это у них, у японцев? На иного и смотреть-то противно: ноги
кривые, морда плоская, носа почти нет, глаза-щелки, и весь-то
плюгавенький, хлипкий, а – поди ж ты – глядит на тебя
высокомерно, с презрением. Кто же его научил этому?
Все же пришлось поехать в Киякаву, бывшую Хомутовку.
Здесь уже много вырубили леса и продолжали валить его,
приближаясь к Тоёхаре. Ивана поставили на заготовку шпал;
люди вокруг молчаливые, побитые жизнью, жаждущие скопить
деньжат, чтобы приобрести свою маленькую лавочку. Жили в
старых, подгнивших русских избах возле заросшего кладбища:
все могилы были без крестов и оградок – японцы почему-то
спалили их в железных печках, хотя сучья везде лежало в
избытке. Спал Иван, как все, на циновках и ел то, что ели другие.