Page 392 - И жили люди на краю

389
щелей уже густо текло, а ему казалось, что плохо ещё обмыл и
сидение, и стенки. Он вымок и до того устал, что закачались
перед глазами и жеребец, и кусты, и мост, и даже серо-мшистый
валун. Ким опустился возле колеса; в сдавленной груди, как
воробей в кармане, билось сердце. В голове по-прежнему
шумело, и это породило настороженность: «Не услышу…
подойдёт кто или подъедет. А здесь этот... Подумают, что я убил
и завалил ветками. Быстрее надо покинуть такое плохое место, –
он перевёл взгляд на груду ветвей и сказал мысленно тому, кто
лежал под нею: – Я не могу тебя оставить так. Радость ли, горе
исходило от твоей жизни, я никогда не узнаю, но ты был
человеком, душа твоя уже покинула тело, а телу зачем валяться и
гнить? Тут и крысы, и вороны. Я тебя не вижу, и потому ты мне
не страшен. И я сделаю так, что ты не станешь обижаться».
С чернокорой кривоствольной березы Ким оборвал
болтавшиеся клочья, подсунул их под ветки и поджёг. Ветер с
моря тут же раздул огонь – полыхнул он горячими языками по
хвое; с пощёлкиванием и гудом задымила груда. Ким поднял
вожжи, залез в двуколку, и жеребец, выйдя на дорогу, побежал
резво, весело, размеренно цокая сильными копытами. Перед
острым мыском, за который сворачивала дорога, Ким обернулся
– жирным тёмным змеем взлетал в высоту густой дым.
Легко и резво катилась двуколка по безлюдному
прибрежью. Перед селением Ким заволновался: что, если
жеребец ткнется в какой-нибудь двор, вернее, в свой, выйдет
женщина, давно ожидающая мужа, и увидит?.. Он подтянул
обвисшие вожжи и концами их несильно стеганул жеребца по
крупу, тот быстро миновал селение, также споро проскочил мимо
нескольких усадеб, стоявших в отдалении от дороги, а когда в
рдяно-жёлтом свете закатного солнца блеснули окнами дома на
широком склоне сопки, Ким остановил жеребца.
– Отдохни, – сказал ему. – Ты хорошо бежал. Ты сильный и