Page 444 - И жили люди на краю

441
Служебные помещения вокзала были распахнуты настежь;
работавшие здесь японцы давно их покинули, а временно
назначенный начальником станции сержант, бывший
железнодорожник – составитель поездов, – задёрганный
офицерами, с бледной немочью на узком лице, отчаянно-зло
пытался связаться хоть с какой-нибудь станцией – ему ни одна не
отвечала. У ожидавших поезд иссякла надежда увидеть его
– половина солдат ушла растянутым строем, группа офицеров
отправилась искать машину.
За всё это время у Адама купили только шесть булок, две из
них японцы, что торопливо-опасливо вынырнули из-за бочонков,
сунули в большую теплую ладонь деньги и также торопливо
скрылись. Он знал: к его хлебу японцы привыкали медленно,
пересиливая предрассудки и неприязнь к европейской еде; иные,
однажды попробовав, больше не прикасались, другие всё чаще
помаленьку клали хлеб на стол, третьи предлагали его гостям,
как нечто экзотическое. Но как бы то ни было, пассажиры поезда
обычно опорожняли его сумку, и чем больше ехало молодежи,
тем быстрее. А эти, что юркнули за бочонки, просто голодны...
Адам устало опустился на скамейку; ломило шею, и
свинцовой тяжестью давило грудь. Он остро чувствовал – линия
его жизни опять круто повернёт, и этот поворот, быть может,
станет последним, потому что за многие годы, спасаясь от зла,
добежал до края земли. Дальше бежать некуда...
* * *
Посёлок длинно вытянулся по высокому взгорью. Дома из
кондовой сосны, просторные, с русскими печами; удобные
дворы, бани, рубленные ещё дедами, добротные сараи, глухие
заборы с козырьками над воротами, – всё крепко, надёжно,
надолго. Окно Тимофеевой комнаты открывало неоглядные
приангарские дали. А внизу, сразу из-под взгорья, разматывалось
поле с низкими кустиками и твёрдой травой. Бывало,