Page 610 - И жили люди на краю

607
– Я требую сообщить обо мне в обком партии. Меня
знают...
– Заткнись! – перебил широколицый. – Знают его!.. Тебя
знали, – он вынул всё из того же ящика стола тоненькую папку,
открыл, поднял за угол листок бумаги, повернул текстом к
Ромашову. – Вот, исключён. С треском! Осталось подшить к
делу, так сказать.
Михаил покачнулся, проговорив:
– Это какое-то безумие. Переворот.
– Стоять, Ромашов! Стоять!
Но от Ромашова опять уплыло сознание.
Так прошло три или четыре дня – время для Ромашова
остановилось; порой ему казалось, что здесь он был всегда.
Как-то в комнату к широколицему вошёл Евграфов.
– Узнаёшь?
Евграфов – в распахнутом пальто, хромовых сапогах
– повернулся к стене, глаза его блеснули в расплавленной
неуёмной ненависти.
– Писаный красавец! Откукарекался!
Он подписал какую-то бумагу, достал пачку «Казбека»,
по-приятельски протянул широколицему. Закурили,
прохаживаясь.
– Всё, Вадим, больше вам не встретиться, – сказал
широколицый. – Нет ли охоты на прощание обменяться
любезностями, Ромашов?
– У меня к тебе... И обязательно встретимся. А ты даже
свою фамилию не назвал.
– Да-а? – удивился, смеясь, широколицый. – Забыл
представиться. Куропаткин я. Запомнил?
– Не забуду. А к нему... – глянул на Евграфова Михаил.
– Что может быть к нему?..
– А у меня есть! – оскалился Евграфов и ногою ударил