Page 613 - И жили люди на краю

610
своих красивых, сердечком, губ – показывает, что там Моэдо
может поесть. Он пугливо отказывается, у него даже веко
начинает дёргаться. Нет, он не может войти в чужой дом, ему
кажется, что от его тела уже дурно пахнет: моется редко и не
тщательно; разве можно хорошо вымыться и постирать бельё в
холодном ручье? А недавно он снял с виска чёрно-спинную,
головную, вошь, и теперь не подходит близко к людям: что, если
ещё одна выползет на висок или на лоб? Да и одежда его
почему-то стала быстро покрываться пятнами засохшего пота.
Поэтому вчера он до предела вытянул руку, беря у Оксаны два
пирожка; пирожки с капустой или картошкой, пожалуй, – самая
удобная еда – их можно съесть или немедленно, или дня через
три.
Увидев впервые светловолосого мальчика, Моэдо подумал:
«Неужели у совсем молодой женщины такой большой сын? Ему
уже лет десять». Потом он услышал, что мальчик называет её
Оксаной. Тогда Моэдо стало грустно – у женщины погибли
родители, и ей досталось растить брата. Он бегает в такой же
фуражке, какую Володя подарил Моэдо. Только у мальчика
грязнее и со звёздочкой. Ещё он опоясывается ремнём и
засовывает за него штык от винтовки арисаки. А позавчера его
ремень оттягивала граната – он пришёл с ней на склон сопки,
чтобы забрать у Оксаны ведро с молоком, а Оксана, глянув на
брата, вскрикнула и опрокинула ведро. Хорошо, что по дороге
проходили военные, и офицер снял с него гранату и извлёк из
карманов его штанов горсть боевых патронов. Нет, за таким
мальчиком трудно уследить.
И всё-таки им лучше, чем Моэдо. Сейчас он своему сыну
простил бы даже подобные, очень опасные шалости. Но не стало
ни сына, ни дочери, ни жены. И, бродя по плато или опустившись
у рябины, он вспоминал свою прошлую жизнь до мелочей.
Вспоминал жену и детей. Вспоминал и разговаривал с ними