Page 10 - Дворянское гнездо

оценит, – и она, точно, очень ему понравилась. Лемм остановился.
– Это ничего, – оказал он по-русски и потом прибавил на родном своем языке: – но он
не может ничего понимать; как вы этого не видите? Он дилетант – и все тут!
– Вы к нему несправедливы, – возразила Лиза, – он все понимает, и сам почти все
может сделать.
– Да, все второй нумер, легкий товар, спешная работа. Это нравится, и он нравится, и
сам он этим доволен – ну и браво. А я не сержусь, эта кантата и я – мы оба старые дураки;
мне немножко стыдно, но это ничего.
– Простите меня, Христофор Федорыч, – проговорила снова Лиза.
– Ничего, ничего, – повторил он опять по-русски, – вы добрая девушка… А вот кто-то к
вам идет. Прощайте. Вы очень добрая девушка.
И Лемм уторопленным шагом направился к воротам, в которые входил какой-то
незнакомый ему господин, в сером пальто и широкой соломенной шляпе. Вежливо
поклонившись ему (он кланялся всем новым лицам в городе О…; от знакомых он
отворачивался на улице – такое уж он положил себе правило), Лемм прошел мимо и исчез за
забором. Незнакомец с удивлением посмотрел ему вслед и, вглядевшись в Лизу, подошел
прямо к ней.

VII

– Вы меня не узнаете, – промолвил он, снимая шляпу, – а я вас узнал, даром что уже
восемь лет минуло с тех пор, как я вас видел в последний раз. Вы были тогда ребенком. Я
Лаврецкий. Матушка ваша дома? Можно ее видеть?
– Матушка будет очень рада, – возразила Лиза, – она слышала о вашем приезде.
– Ведь вас, кажется, зовут Елизаветой? – промолвил Лаврецкий, взбираясь по ступеням
крыльца.
– Да.
– Я помню вас хорошо; у вас уже тогда было такое лицо, которого не забываешь; я вам
тогда возил конфекты.
Лиза покраснела и подумала: какой он странный. Лаврещший остановился на минуту в
передней. Лиза вошла в гостиную, где раздавался голос и хохот Паншина; он сообщал
какую-то городскую сплетню Марье Дмитриевне л Гедеоновокому, уже успевшим вернуться
из сада, и сам громко смеялся тому, что рассказывал. При имени Лаврецкого Марья
Дмитриевна вся всполошилась, побледнела и пошла к нему навстречу,
– Здравствуйте, здравствуйте, мой милый cousin! – воскликнула она растянутым и
почти слезливым голосом, – как я рада вас видеть!
– Здравствуйте, моя добрая кузина, – возразил Лаврецкий и дружелюбно пожал ее
протянутую руку. – Как вас господь милует?
– Садитесь, садитесь, мой дорогой Федор Иваныч. Ах, как я рада! Позвольте,
во-первых, представить вам мою дочь Лизу…
– Я уж сам отрекомендовался Лизавете Михайловне, – перебил ее Лаврецкий.
– Мсье Паншин… Сергей Петрович Гедеоновский… Да садитесь же! Гляжу на вас и,
право, даже глазам не верю. Как здоровье ваше?
– Как изволите видеть: процветаю. Да и вы, кузина, – как бы вас не сглазить, – не
похудели в эти восемь лет.
– Как подумаешь, сколько временя не видались, – мечтательно промолвила Марья
Дмитриевна. – Вы откуда теперь? Где вы оставили… то есть я хотела сказать, – торопливо
подхватила она, – я хотела сказать, надолго ли вы к нам?
– Я приехал теперь из Берлина, – возразил Лаврецкий, – и завтра же отправляюсь в
деревню – вероятно, надолго.
– Вы, конечно, в Лавриках жить будете?
– Нет, не в Лавриках; а есть у меня, верстах в двадцати пяти отсюда, деревушка; так я