Page 12 - Дворянское гнездо

– Завтра.
– Ну, коли завтра, так завтра. С богом, – тебе лучше знать. Только ты, смотри, зайди
проститься. – Старушка потрепала его по щеке. – Не думала я дождаться тебя; и не то чтоб я
умирать собиралась; нет – меня еще годов на десять, пожалуй, хватит: все мы, Пестовы,
живучи; дед твой покойный, бывало, двужильными нас прозывал; да ведь господь тебя знал,
сколько б ты еще за границей проболтался. Ну, а молодец ты, молодец; чай, по-прежнему
десять пудов одной рукой поднимаешь? Твой батюшка покойный, извини, уж на что был
вздорный, а хорошо сделал, что швейцарца тебе нанял; помнишь, вы с ним на кулачки
бились; гимнастикой, что ли, это прозывается? Но, однако, что это я так раскудахталась;
только господину Паншину (она никогда не называла его, как следовало, Паншиным)
рассуждать помешала. А впрочем, станемте-ка лучше чай пить; да на террасу пойдемте его,
батюшку, пить; у нас сливки славные – не то что в ваших Лондонах да Парижах. Пойдемте,
пойдемте, а ты, Федюша, дай мне руку. О! да какая же она у тебя толстая! Небось с тобой не
упадешь.
Все встали и отправились на террасу, за исключением Гедеоновского, который
втихомолку удалился. Во все продолжение разговора Лаврецкого с хозяйкой дома,
Паншиным и Марфой Тимофеевной он сидел в уголке, внимательно моргая и с детским
любопытством вытянув губы: он спешил теперь разнести весть о новом госте по городу.

* * *

В тот же день, в одиннадцать часов вечера, вот что происходило в доме г-жи
Калитиной. Внизу, на пороге гостиной, улучив удобное мгновение, Владимир Николаич
прощался с Лизой и говорил ей, держа ее за руку: «Вы знаете, кто меня привлекает сюда; вы
знаете, зачем я беспрестанно езжу в ваш дом; к чему тут слова, когда и так все ясно». Лиза
ничего не отвечала ему и, не улыбаясь, слегка приподняв брови и краснея, глядела на пол, но
не отнимала своей руки; а наверху, в комнате Марфы Тимофеевны, при свете лампадки,
висевшей перед тусклыми старинными образами, Лаврецкий сидел на креслах,
облокотившись на колена и положив лицо на руки; старушка, стоя перед ним, изредка и
молча гладила его по волосам. Более часу провел он у ней, простившись с хозяйкой дома; он
почти ничего не сказал своей старинной доброй приятелыш.це, и она его не
расспрашивала… Да и к чему было говорить, о чем расспрашивать? Она и так все понимала,
она и так сочувствовала всему, чем переполнялось его сердце.

VIII

Федор Иванович Лаврецкий (мы должны попросить у читателя позволение перервать
на время нить нашего рассказа) происходил от старинного дворянского племени.
Родоначальник Лаврецких выехал в княжение Василия Темного из Пруссии и был пожалован
двумя стами четвертями земли в Бежецком верху. Многие из его потомков числились в
разных службах, сидели под князьями и людьми именитыми на отдаленных воеводствах, но
ни один из них не поднялся выше стольника и не приобрел значительного достояния. Богаче
и замечательнее всех Лаврецких был родной прадед Федора Иваныча, Андрей, человек
жестокий, дерзкий, умный и лукавый. До нынешнего дня не умолкла молва об его
самоуправстве, о бешеном его нраве, безумной щедрости и алчности неутолимой. Он был
очень толст и высок ростом, из лица смугл и безбород, картавил и казался сонливым; но чем
он тише говорил, тем больше трепетали все вокруг него. Он и жену достал себе под стать.
Пучеглазая, с ястребиным носом, с круглым желтым лицом, цыганка родом, вспыльчивая и
мстительная, она ни в чем не уступала мужу, который чуть не уморил ее и которого она не
пережила, хотя вечно с ним грызлась. Сын Андрея, Петр, Федоров дед, не походил на своего
отца; это был простой степной барин, довольно взбалмошный, крикун и копотун, грубый, но