Page 23 - Дуэль

насилием, но впусти макаку в свободную область, где ее некому брать за шиворот, там она
развертывается и дает себя знать. Посмотри, как она смела на картинных выставках, в
музеях, в театрах или когда судит о науке: она топорщится, становится на дыбы, ругается,
критикует… И непременно критикует — рабская черта! Ты прислушайся: людей свободных
профессий ругают чаще, чем мошенников — это оттого, что общество на три четверти
состоит из рабов, из таких же вот макак. Не случается, чтобы раб протянул тебе руку и
сказал искренно спасибо за то, что ты работаешь.
— Не знаю, что ты хочешь! — сказал Самойленко, зевая. — Бедненькой по простоте
захотелось поговорить с тобой об умном, а ты уж заключение выводишь. Ты сердит на него
за что-то, ну и на нее за компанию. А она прекрасная женщина!
— Э, полно! Обыкновенная содержанка, развратная и пошлая. Послушай, Александр
Давидыч, когда ты встречаешь простую бабу, которая не живет с мужем, ничего не делает и
только хи-хи да ха-ха, ты говоришь ей: ступай работать. Почему же ты тут робеешь и
боишься говорить правду? Потому только, что Надежда Федоровна живет на содержании не
у матроса, а у чиновника?
— Что же мне с ней делать? — рассердился Самойленко. — Бить ее, что ли?
— Не льстить пороку. Мы проклинаем порок только за глаза, а это похоже на кукиш в
кармане. Я зоолог, или социолог, что одно и то же, ты — врач; общество нам верит; мы
обязаны указывать ему на тот страшный вред, каким угрожает ему и будущим поколениям
существование госпож вроде этой Надежды Ивановны.
— Федоровны, — поправил Самойленко. — А что должно делать общество?
— Оно? Это его дело. По-моему, самый прямой и верный путь — это насилие. Manu
3
militari ее следует отправить к мужу, а если муж не примет, то отдать ее в каторжные
работы или какое-нибудь исправительное заведение.
— Уф! — вздохнул Самойленко; он помолчал и спросил тихо: — Как-то на днях ты
говорил, что таких людей, как Лаевский, уничтожать надо… Скажи мне, если бы того…
положим, государство или общество поручило тебе уничтожить его, то ты бы… решился?
— Рука бы не дрогнула.

IX

Приехав домой, Лаевский и Надежда Федоровна вошли в свои темные, душные,
скучные комнаты. Оба молчали. Лаевский зажег свечу, а Надежда Федоровна села и, не
снимая манто и шляпы, подняла на него печальные, виноватые глаза.
Он понял, что она ждет от него объяснения; но объясняться было бы скучно,
бесполезно и утомительно, и на душе было тяжело оттого, что он не удержался и сказал ей
грубость. Случайно он нащупал у себя в кармане письмо, которое каждый день собирался
прочесть ей, и подумал, что если показать ей теперь это письмо, то оно отвлечет ее внимание
в другую сторону.
«Пора уж выяснить отношения, — подумал он. — Дам ей; что будет, то будет».
Он вынул письмо и подал ей.
— Прочти. Это тебя касается.
Сказавши это, он пошел к себе в кабинет и лег на диван в потемках, без подушки.
Надежда Федоровна прочла письмо, и показалось ей, что потолок опустился и стены
подошли близко к ней. Стало вдруг тесно, темно и страшно. Она быстро перекрестилась три
раза и проговорила:
— Упокой господи… упокой господи…
И заплакала.
— Ваня! — позвала она. — Иван Андреич!

3 Военной силой (лат.).