Page 26 - Дуэль

Лаевский тоже засмеялся и выпил вина.
— И идеалы у него деспотические, — сказал он, смеясь и закусывая персиком. —
Обыкновенные смертные, если работают на общую пользу, то имеют в виду своего
ближнего: меня, тебя, одним словом человека. Для фон Корена же люди — щенки и
ничтожества, слишком мелкие для того, чтобы быть целью его жизни. Он работает, пойдет в
экспедицию и свернет себе там шею не во имя любви к ближнему, а во имя таких абстрактов,
как человечество, будущие поколения, идеальная порода людей. Он хлопочет об улучшении
человеческой породы, и в этом отношении мы для него только рабы, мясо для пушек,
вьючные животные; одних бы он уничтожил или законопатил на каторгу, других скрутил бы
дисциплиной, заставил бы, как Аракчеев, вставать и ложиться по барабану, поставил бы
евнухов, чтобы стеречь наше целомудрие и нравственность, велел бы стрелять во всякого,
кто выходит за круг нашей узкой, консервативной морали, и всё это во имя улучшения
человеческой породы… А что такое человеческая порода? Иллюзия, мираж… Деспоты
всегда были иллюзионистами. Я, брат, отлично понимаю его. Я ценю его и не отрицаю его
значения; на таких, как он, этот мир держится, и если бы мир был предоставлен только
одним нам, то мы, при всей своей доброте и благих намерениях, сделали бы из него то же
самое, что вот мухи из этой картины. Да.
Лаевский сел рядом с Самойленком и сказал с искренним увлечением:
— Я пустой, ничтожный, падший человек! Воздух, которым дышу, это вино, любовь,
одним словом, жизнь я до сих пор покупал ценою лжи, праздности и малодушия. До сих пор
я обманывал люден и себя, я страдал от этого, и страдания мои были дешевы и пошлы. Перед
ненавистью фон Корена я робко гну спину, потому что временами сам ненавижу и презираю
себя.
Лаевский опять в волнении прошелся из угла в угол и сказал:
— Я рад, что ясно вижу свои недостатки и сознаю их. Это поможет мне воскреснуть и
стать другим человеком. Голубчик мой, если б ты знал, как страстно, с какою тоской я
жажду своего обновления. И, клянусь тебе, я буду человеком! Буду! Не знаю, вино ли во мне
заговорило, или оно так и есть на самом деле, но мне кажется, что я давно уже не переживал
таких светлых, чистых минут, как сейчас у тебя.
— Пора, братец, спать… — сказал Самойленко.
— Да, да… Извини. Я сейчас.
Лаевский засуетился около мебели и окон, ища своей фуражки.
— Спасибо… — бормотал он, вздыхая. — Спасибо… Ласка и доброе слово выше
милостыни. Ты оживил меня.
Он нашел свою фуражку, остановился и виновато посмотрел на Самойленка.
— Александр Давидыч! — сказал он умоляющим голосом.
— Что?
— Позволь, голубчик, остаться у тебя ночевать!
— Сделай милость… отчего же?
Лаевский лег спать на диване и еще долго разговаривал с доктором.

X

Дня через три после пикника к Надежде Федоровне неожиданно пришла Марья
Константиновна и, не здороваясь, не снимая шляпы, схватила ее за обе руки, прижала их к
своей груди и сказала в сильном волнении:
— Дорогая моя, я взволнована, поражена. Наш милый, симпатичный доктор вчера
передавал моему Никодиму Александрычу, что будто скончался ваш муж. Скажите,
дорогая… Скажите, это правда?
— Да, правда, он умер, — ответила Надежда Федоровна.
— Это ужасно, ужасно, дорогая! Но нет худа без добра. Ваш муж, был, вероятно,
дивный, чудный, святой человек, а такие на небе нужнее, чем на земле.