Page 31 - Дуэль

— У крота сильная грудная клетка, как у летучей мыши, — продолжал он, запирая
шкатулку, — страшно развитые кости и мышцы, необыкновенное вооружение рта. Если бы
он имел размеры слона, то был бы всесокрушающим, непобедимым животным. Интересно,
когда два крота встречаются под землей, то они оба, точно сговорившись, начинают рыть
площадку; эта площадка нужна им для того, чтобы удобнее было сражаться. Сделав ее, они
вступают в жестокий бой и дерутся до тех пор, пока не падает слабейший. Возьми же сто
рублей, — сказал фон Корен, понизив тон, — но с условием, что ты берешь не для
Лаевского.
— А хоть бы и для Лаевского! — вспыхнул Самойленко. — Тебе какое дело?
— Для Лаевского я не могу дать. Я знаю, ты любишь давать взаймы. Ты дал бы и
разбойнику Кериму, если бы он попросил у тебя, но, извини, помогать тебе в этом
направлении я не могу.
— Да, я прошу для Лаевского! — сказал Самойленко, вставая и размахивая правой
рукой. — Да! Для Лаевского! И никакой ни чёрт, ни дьявол не имеет права учить меня, как я
должен распоряжаться своими деньгами. Вам не угодно дать? Нет?
Дьякон захохотал.
— Ты не кипятись, а рассуждай, — сказал зоолог. — Благодетельствовать г. Лаевскому
так же неумно, по-моему, как поливать сорную траву или прикармливать саранчу.
— А по-моему, мы обязаны помогать нашим ближним! — крикнул Самойленко.
— В таком случае помоги вот этому голодному турку, что лежит под забором! Он
работник и нужнее, полезнее твоего Лаевского. Отдай ему эти сто рублей! Или пожертвуй
мне сто рублей на экспедицию!
— Ты дашь или нет, я тебя спрашиваю?
— Ты скажи откровенно: на что ему нужны деньги?
— Это не секрет. Ему нужно в субботу в Петербург ехать.
— Вот как! — сказал протяжно фон Корен. — Ага… Понимаем. А она с ним поедет
или как?
— Она пока здесь остается. Он устроит в Петербурге свои дела и пришлет ей денег,
тогда и она поедет.
— Ловко!.. — сказал зоолог и засмеялся коротким теноровым смехом. — Ловко! Умно
придумано.
Он быстро подошел к Самойленку и, став лицом к лицу, глядя ему в глаза, спросил:
— Ты говори откровенно: он разлюбил? Да? Говори: разлюбил? Да?
— Да, — выговорил Самойленко и вспотел.
— Как это отвратительно! — сказал фон Корен, и по лицу его видно было, что он
чувствует отвращение. — Что-нибудь из двух, Александр Давидыч: или ты с ним в заговоре
или же, извини, ты простофиля. Неужели ты не понимаешь, что он проводит тебя, как
мальчишку, самым бессовестным образом? Ведь ясно, как день, что он хочет отделаться от
нее и бросить ее здесь. Она останется на твоей шее, и ясно, как день, что тебе придется
отправлять ее в Петербург на свой счет. Неужели твой прекрасный друг до такой степени
ослепил тебя своими достоинствами, что ты не видишь даже самых простых вещей?
— Это одни только предположения, — сказал Самойленко, садясь.
— Предположения? Но почему он едет один, а не вместе с ней? И почему, спроси его,
не поехать бы ей вперед, а ему после? Продувная бестия!
Подавленный внезапными сомнениями и подозрениями насчет своего приятеля,
Самойленко вдруг ослабел и понизил тон.
— Но это невозможно! — сказал он, вспоминая ту ночь, когда Лаевский ночевал у
него. — Он так страдает!
— Что ж из этого? Воры и поджигатели тоже страдают!
— Положим даже, что ты прав… — сказал в раздумье Самойленко. — Допустим… Но
он молодой человек, на чужой стороне… студент, мы тоже студенты, и кроме нас тут некому
оказать ему поддержку.