Page 30 - Дуэль

— Постараюсь.
— Умоляю, голубчик! Так, чтобы в пятницу утром деньги у меня в руках были.
Самойленко сел и прописал хину в растворе, kalii bromati, ревенной настойки, tincturae
gentianae, aquae foeniculi — все это в одной микстуре, прибавил розового сиропу, чтобы
горько не было, и ушел.

XI

— У тебя такой вид, как будто ты идешь арестовать меня, — сказал фон Корен, увидев
входившего к нему Самойленка в парадной форме.
— А я иду мимо и думаю: дай-ка зайду, зоологию проведаю, — сказал Самойленко,
садясь у большого стола, сколоченного самим зоологом из простых досок. — Здравствуй,
святой отец! — кивнул он дьякону, который сидел у окна и что-то переписывал. — Посижу
минуту и побегу домой распорядиться насчет обеда. Уже пора… Я вам не помешал?
— Нисколько, — ответил зоолог, раскладывая по столу мелко исписанные бумажки. —
Мы перепиской занимаемся.
— Так… Ох, боже мой, боже мой… — вздохнул Самойленко; он осторожно потянул со
стола запыленную книгу, на которой лежала мертвая сухая фаланга, и сказал: — Однако!
Представь, идет по своим делам какой-нибудь зелененький жучок и вдруг по дороге
встречает такую анафему. Воображаю, какой ужас!
— Да, полагаю.
— Ей яд дан, чтобы защищаться от врагов?
— Да, защищаться и самой нападать.
— Так, так, так… И всё в природе, голубчики мои, целесообразно и объяснимо, —
вздохнул Самойленко. — Только вот чего я не понимаю. Ты, величайшего ума человек,
объясни-ка мне, пожалуйста. Бывают, знаешь, зверьки, не больше крысы, на вид
красивенькие, но в высочайшей степени, скажу я тебе, подлые и безнравственные. Идет
такой зверек, положим, по лесу, увидал птичку, поймал и съел. Идет дальше и видит в траве
гнездышко с яйцами; жрать ему уже не хочется, сыт, но все-таки раскусывает яйцо, а другие
вышвыривает из гнезда лапкой. Потом встречает лягушку и давай с ней играть. Замучил
лягушку, идет и облизывается, а навстречу ему жук. Он жука лапкой… И всё он портит и
разрушает на своем пути… Залезает и в чужие норы, разрывает зря муравейники,
раскусывает улиток… Встретится крыса — он с ней в драку; увидит змейку или мышонка —
задушить надо. И так целый день. Ну, скажи, для чего такой зверь нужен? Зачем он создан?
— Я не знаю, про какого зверька ты говоришь, — сказал фон Корен, — вероятно, про
какого-нибудь из насекомоядных. Ну, что ж? Птица попалась ему, потому что неосторожна;
он разрушил гнездо с яйцами, потому что птица не искусна, дурно сделала гнездо и не
сумела замаскировать его. У лягушки, вероятно, какой-нибудь изъян в цветовой окраске,
иначе бы он не увидел ее, и так далее. Твой зверь сокрушает только слабых, неискусных,
неосторожных, одним словом, имеющих недостатки, которые природа не находят нужным
передавать в потомство. Остаются в живых только более ловкие, осторожные, сильные и
развитые. Таким образом, твой зверек, сам того не подозревая, служит великим целям
усовершенствования.
— Да, да, да… Кстати, брат, — сказал Самойленко развязно, — дай-ка мне взаймы
рублей сто.
— Хорошо. Между насекомоядными попадаются очень интересные субъекты.
Например, крот. Про него говорят, что он полезен, так как истребляет вредных насекомых.
Рассказывают, что будто какой-то немец прислал императору Вильгельму I шубу из
кротовых шкурок и будто император приказал сделать ему выговор за то, что он истребил
такое множество полезных животных. А между тем крот в жестокости нисколько не уступит
твоему зверьку и к тому же очень вреден, так как страшно портит луга.
Фон Корен отпер шкатулку и достал оттуда сторублевую бумажку.