Page 35 - Дуэль

ходил вокруг стола и раздавал их. Дьякон, Катя и Костя, получавшие смешные записки и
старавшиеся писать посмешнее, были в восторге.
«Нам надо поговорить», — прочла Надежда Федоровна на записочке. Она
переглянулась с Марьей Константиновной, и та миндально улыбнулась и закивала ей
головой.
«О чем же говорить? — подумала Надежда Федоровна. — Если нельзя рассказать
всего, то и говорить незачем».
Перед тем, как идти в гости, она завязала Лаевскому галстук, и это пустое дело
наполнило ее душу нежностью и печалью. Тревога на его лице, рассеянные взгляды,
бледность и непонятная перемена, происшедшая с ним в последнее время, и то, что она
имела от него страшную, отвратительную тайну, и то, что у нее дрожали руки, когда она
завязывала галстук, — всё это почему-то говорило ей, что им обоим уже недолго осталось
жить вместе. Она глядела на него, как на икону, со страхом и раскаянием, и думала: «Прости,
прости…» Против нее за столом сидел Ачмианов и не отрывал от нее своих черных
влюбленных глаз; ее волновали желания, она стыдилась себя и боялась, что даже тоска и
печаль не помешают ей уступить нечистой страсти, не сегодня, так завтра, — и что она, как
запойный пьяница, уже не в силах остановиться.
Чтобы не продолжать этой жизни, позорной для нее и оскорбительной для Лаевского,
она решила уехать. Она будет с плачем умолять его, чтобы он отпустил ее, и если он будет
противиться, то она уйдет от него тайно. Она не расскажет ему о том, что произошло. Пусть
он сохранит о ней чистое воспоминание.
«Люблю, люблю, люблю», — прочла она. — Это от Ачмианова.
Она будет жить где-нибудь в глуши, работать и высылать Лаевскому «от неизвестного»
деньги, вышитые сорочки, табак, и вернется к нему только в старости и в случае, если он
опасно заболеет и понадобится ему сиделка. Когда в старости он узнает, по каким причинам
она отказалась быть его женой и оставила его, он оценит ее жертву и простит.
«У вас длинный нос». — Это, должно быть, от дьякона или от Кости.
Надежда Федоровна вообразила, как, прощаясь с Лаевским, она крепко обнимет его,
поцелует ему руку и поклянется, что будет любить его всю, всю жизнь, а потом, живя в
глуши, среди чужих людей, она будет каждый день думать о том, что где-то у нее есть друг,
любимый человек, чистый, благородный и возвышенный, который хранит о ней чистое
воспоминание.
«Если вы сегодня не назначите мне свидания, то я приму меры, уверяю честным
словом. Так с порядочными людьми не поступают, надо это понять». — Это от Кирилина.

XIII

Лаевский получил две записки; он развернул одну и прочел: «Не уезжай, голубчик
мой».
«Кто бы это мог написать? — подумал он. — Конечно, не Самойленко… И не дьякон,
так как он не знает, что я хочу уехать. Фон Корен разве?»
Зоолог нагнулся к столу и рисовал пирамиду. Лаевскому показалось, что глаза его
улыбаются.
«Вероятно, Самойленко проболтался…» — подумал Лаевский.
На другой записке тем же самым изломанным почерком с длинными хвостами и
закорючками было написано: «А кто-то в субботу не уедет».
«Глупое издевательство, — подумал Лаевский. — Пятница, пятница…»
Что-то подступило у него к горлу. Он потрогал воротничок и кашлянул, но вместо
кашля из горла вырвался смех.
— Ха-ха-ха! — захохотал он. — Ха-ха-ха! «Чему это я?» — подумал он. — Ха-ха-ха!
Он попытался удержать себя, закрыл рукою рот, но смех давил ему грудь и шею, и рука
не могла закрыть рта.