Page 36 - Дуэль
P. 36

«Как это, однако, глупо! — думал он, покатываясь со смеху. — Я с ума сошел, что ли?»
                     Хохот  становился  все  выше  и  выше  и  обратился  во  что-то  похожее  на  лай  болонки.
               Лаевский хотел встать из-за стола, но ноги его не слушались и правая рука как-то странно,
               помимо его воли, прыгала по столу, судорожно ловила бумажки и сжимала их. Он увидел
               удивленные  взгляды,  серьезное  испуганное  лицо  Самойленка  и  взгляд  зоолога,  полный
               холодной насмешки и гадливости, и понял, что с ним истерика.
                     «Какое безобразно, какой стыд, — думал он, чувствуя на лице теплоту от слез… — Ах,
               ах, какой срам! Никогда со мною этого не было…»
                     Вот  взяли  его  под  руки  и,  поддерживая  сзади  голову,  повели  куда-то;  вот  стакан
               блеснул  перед  глазами  и  стукнул  по  зубам,  и  вода  пролилась  на  грудь;  вот  маленькая
               комната, посреди две постели рядом, покрытые чистыми, белыми, как снег, покрывалами. Он
               повалился на одну постель и зарыдал.
                     — Ничего, ничего… — говорил Самойленко. — Это бывает… Это бывает…
                     Похолодевшая от страха, дрожа всем телом и предчувствуя что-то ужасное, Надежда
               Федоровна стояла у постели и спрашивала:
                     — Что с тобой? Что? Ради бога говори…
                     «Не написал ли ему чего-нибудь Кирилин?» — думала она.
                     — Ничего… — сказал Лаевский, смеясь и плача. — Уйди отсюда… голубка.
                     Лицо  его  не  выражало  ни  ненависти,  ни  отвращения:  значит,  он  ничего  не  знает;
               Надежда Федоровна немного успокоилась и пошла в гостиную.
                     — Не волнуйтесь, милая! — сказала ей Марья Константиновна, садясь рядом и беря ее
               за  руку. —  Это  пройдет.  Мужчины  так  же  слабы,  как  и  мы,  грешные.  Вы  оба  теперь
               переживаете кризис… это так понятно! Ну, милая, я жду ответа. Давайте поговорим.
                     — Нет,  не  будем  говорить…  —  сказала  Надежда  Федоровна,  прислушиваясь  к
               рыданиям Лаевского. — У меня тоска… Позвольте мне уйти.
                     — Что  вы,  что  вы,  милая! —  испугалась  Марья  Константиновна. —  Неужели  вы
               думаете, что я отпущу вас без ужина? Закусим, тогда и с богом.
                     — У  меня  тоска…  —  прошептала  Надежда  Федоровна  и,  чтобы  не  упасть,  взялась
               обеими руками за ручку кресла.
                     — У  него  родимчик! —  сказал  весело  фон  Корен,  входя  в  гостиную,  но,  увидев
               Надежду Федоровну, смутился и вышел.
                     Когда кончилась истерика, Лаевский сидел на чужой постели и думал:
                     «Срам,  разревелся,  как  девчонка!  Должно  быть,  я  смешон  и  гадок.  Уйду  черным
               ходом…  Впрочем,  это  значило  бы,  что  я  придаю  своей  истерике  серьезное  значение.
               Следовало бы ее разыграть в шутку…»
                     Он посмотрелся в зеркало, посидел немного и вышел в гостиную.
                     — А вот и я! — сказал он, улыбаясь; ему было мучительно стыдно, и он чувствовал,
               что  и  другим  стыдно  в  его  присутствии. —  Бывают  же  такие  истории, —  сказал  он,
               садясь. —  Сидел  я  и  вдруг,  знаете  ли,  почувствовал  страшную  колющую  боль  в  боку…
               невыносимую,  нервы  не  выдержали  и…  и  вышла  такая  глупая  штука.  Наш  нервный  век,
               ничего не поделаешь!
                     За ужином он пил вино, разговаривал и изредка, судорожно вздыхал, поглаживал себе
               бок, как бы показывая, что боль еще чувствуется. И никто, кроме Надежды Федоровны, не
               верил ему, и он видел это.
                     В десятом часу пошли гулять на бульвар. Надежда Федоровна, боясь, чтобы с нею не
               заговорил Кирилин, всё время старалась держаться около Марии Константиновны и детей.
               Она ослабела от страха и тоски и, предчувствуя лихорадку, томилась и еле передвигала ноги,
               но не шла домой, так как была уверена, что за нею пойдет Кирилин или Ачмианов, или оба
               вместе. Кирилин шел сзади, рядом с Никодимом Александрычем, и напевал вполголоса:
                     — Я игра-ать мной не позво-олю! Не позво-олю!
                     С  бульвара  повернули  к  павильону  и  пошли  по  берегу  и  долго  смотрели,  как
               фосфорится море. Фон Корен стал рассказывать, отчего оно фосфорится.
   31   32   33   34   35   36   37   38   39   40   41