Page 224 - Идиот

впрочем, очень скоро уехала к ребенку. Это было в начале мая, вечер был ясный, огромный
шар солнца опускался в залив. Бахмутов провожал меня домой; мы пошли по Николаевскому
мосту; оба подпили. Бахмутов говорил о своем восторге, что дело это так хорошо кончилось,
благодарил меня за что-то, объяснял как приятно ему теперь после доброго дела, уверял, что
вся заслуга принадлежит мне, и что напрасно многие теперь учат и проповедуют, что
единичное доброе дело ничего не значит. Мне тоже ужасно захотелось поговорить.
"- Кто посягает на единичную "милостыню" - начал я, - тот посягает на природу
человека и презирает его личное достоинство. Но организация "общественной милостыни" и
вопрос о личной свободе - два вопроса различные и взаимно себя не исключающие.
Единичное доброе дело останется всегда, потому что оно есть потребность личности, живая
потребность прямого влияния одной личности на другую. В Москве жил один старик, один
"генерал", то-есть действительный статский советник, с немецким именем; он всю свою
жизнь таскался по острогам и по преступникам; каждая пересыльная партия в Сибирь знала
заранее, что на Воробьевых горах ее посетит "старичок генерал". Он делал свое дело в
высшей степени серьезно и набожно; он являлся, проходил по рядам ссыльных, которые
окружали его, останавливался пред каждым, каждого расспрашивал о его нуждах,
наставлений не читал почти никогда никому, звал всех "голубчиками". Он давал деньги,
присылал необходимые вещи - портянки, подвертки, холста, приносил иногда
душеспасительные книжки и оделял ими каждого грамотного, с полным убеждением, что
они будут их дорогой читать, и что грамотный прочтет неграмотному. Про преступление он
редко расспрашивал, разве выслушивал, если преступник сам начинал говорить. Все
преступники у него были на равной ноге, различия не было. Он говорил с ними как с
братьями, но они сами стали считать его под конец за отца. Если замечал какую-нибудь
ссыльную женщину с ребенком на руках, он подходил, ласкал ребенка, пощелкивал ему
пальцами, чтобы тот засмеялся. Так поступал он множество лет, до самой смерти; дошло до
того, что его знали по всей России и по всей Сибири, то-есть все преступники. Мне
рассказывал один бывший в Сибири, что он сам был свидетелем, как самые закоренелые
преступники вспоминали про генерала, а между тем, посещая партии, генерал редко мог
раздать более двадцати копеек на брата. Правда, вспоминали его не то что горячо, или
как-нибудь там очень серьезно. Какой-нибудь из "несчастных", убивших каких-нибудь
двенадцать душ, заколовший шесть штук детей, единственно для своего удовольствия (такие,
говорят, бывали), вдруг ни с того, ни с сего, когда-нибудь, и всего-то, может быть, один раз
во все двадцать лет, вдруг вздохнет и скажет: "А что-то теперь старичок-генерал, жив ли
еще?" При этом, может быть, даже и усмехнется, - и вот и только всего-то. А почем вы
знаете, какое семя заброшено в его душу на веки этим "старичком-генералом", которого он
не забыл в двадцать лет? Почем вы знаете, Бахмутов, какое значение будет иметь это
приобщение одной личности к другой в судьбах приобщенной личности?.. Тут ведь целая
жизнь и бесчисленное множество сокрытых от нас разветвлений. Самый лучший шахматный
игрок, самый острый из них может рассчитать только несколько ходов вперед; про одного
французского игрока, умевшего рассчитать десять ходов вперед, писали как про чудо.
Сколько же тут ходов и сколько нам неизвестного? Бросая ваше семя, бросая вашу
"милостыню", ваше доброе дело в какой бы то ни было форме, вы отдаете часть вашей
личности и принимаете в себя часть другой; вы взаимно приобщаетесь один к другому; еще
несколько внимания, и вы вознаграждаетесь уже знанием, самыми неожиданными
открытиями. Вы непременно станете смотреть наконец на ваше дело как на науку? она
захватит в себя всю вашу жизнь и может наполнить всю жизнь. С другой стороны, все ваши
мысли, все брошенные вами семена, может быть, уже забытые вами, воплотятся и вырастут;
получивший от вас передаст другому. И почему вы знаете, какое участие вы будете иметь в
будущем разрешении судеб человечества? Если же знание и целая жизнь этой работы
вознесут вас наконец до того, что вы в состояний будете бросить громадное семя, оставить
миру в наследство громадную мысль, то… - И так далее, я много тогда говорил. "- И
подумать при этом, что вам-то и отказано в жизни! - с горячим упреком кому-то вскричал