Page 227 - Идиот

вернее сказать, хоть и странно, - в виде какой-нибудь громадной машины новейшего
устройства, которая бессмысленно захватила, раздробила и поглотила в себя, глухо и
бесчувственно, великое и бесценное существо - такое существо, которое одно стоило всей
природы и всех законов ее, всей земли, которая и создавалась-то, может быть, единственно
для одного только появления этого существа! Картиной этою как будто именно выражается
это понятие о темной, наглой и бессмысленно-вечной силе, которой все подчинено, и
передается вам невольно. Эти люди, окружавшие умершего, которых тут нет ни одного на
картине, должны были ощутить страшную тоску и смятение в тот вечер, раздробивший
разом все их надежды и почти что верования. Они должны были разойтись в ужаснейшем
страхе, хотя и уносили каждый в себе громадную мысль, которая уже никогда не могла быть
из них исторгнута. И если б этот самый учитель мог увидать свой образ накануне казни, то
так ли бы сам он взошел на крест, и так ли бы умер как теперь? Этот вопрос тоже невольно
мерещится, когда смотришь на картину.
"Все это мерещилось и мне отрывками, может быть, действительно между бредом,
иногда даже в образах, целые полтора часа по уходе Коли. Может ли мерещиться в образе то,
что не имеет образа? Но мне как будто казалось временами, что я вижу, в какой-то странной
и невозможной форме, эту бесконечную силу, это глухое, темное и немое существо. Я
помню, что кто-то будто бы повел меня за руку, со свечкой в руках, показал мне какого-то
огромного и отвратительного тарантула и стал уверять меня, что это то самое темное, глухое
и всесильное существо, и смеялся над моим негодованием. В моей комнате, пред образом,
всегда зажигают на ночь лампадку, - свет тусклый и ничтожный, но однако ж разглядеть все
можно, а под лампадкой даже можно читать. Я думаю, что был уже час первый в начале; я
совершенно не спал и лежал с открытыми глазами; вдруг дверь моей комнаты отворилась, и
вошел Рогожин.
"Он вошел, затворил дверь, молча посмотрел на меня и тихо прошел в угол к тому
стулу, который стоит почти под самою лампадкой. Я очень удивился и смотрел в ожидании;
Рогожин облокотился на столик и стал молча глядеть на меня. Так прошло минуты две, три,
и я помню, что его молчание очень меня обидело и раздосадовало. Почему же он не хочет
говорить? То, что он пришел так поздно, мне показалось, конечно, странным, но помню, что
я не был бог знает как изумлен собственно этим. Даже напротив: я хоть утром ему и не
высказал ясно моей мысли, но я знаю, что он ее понял; а эта мысль была такого свойства, что
по поводу ее, конечно, можно было придти поговорить еще раз, хотя бы даже и очень
поздно. Я так и думал, что он за этим пришел. Мы утром расстались несколько враждебно, и
я даже помню, он раза два поглядел на меня очень насмешливо. Вот эту-то насмешку я
теперь и прочел в его взгляде, она-то меня и обидела. В том же, что это действительно сам
Рогожин, а не видение, не бред, я сначала нисколько не сомневался. Даже и мысли не было.
"Между тем он продолжал все сидеть и все смотрел на меня с тою же усмешкой. Я
злобно повернулся на постели, тоже облокотился на подушку, и нарочно решился тоже
молчать, хотя бы мы все время так просидели. Я непременно почему-то хотел, чтоб он начал
первый. Я думаю, так прошло минут с двадцать. Вдруг мне представилась мысль: что если
это не Рогожин, а только видение?
"Ни в болезни моей и никогда прежде я не видел еще ни разу ни одного привидения; но
мне всегда казалось, еще когда я был мальчиком и даже теперь, то-есть недавно, что если я
увижу хоть раз привидение, то тут же на месте умру, даже несмотря на то, что я ни в какие
привидения не верю. Но когда мне пришла мысль, что это не Рогожин, а только привидение,
то помню, я нисколько не испугался. Мало того, я на это даже злился. Странно еще и то, что
разрешение вопроса: привидение ли это, или сам Рогожин, как-то вовсе не так занимало меня
и тревожило, как бы, кажется, следовало; мне кажется, что я о чем-то другом тогда думал.
Меня, например, гораздо более занимало, почему Рогожин, который давеча был в домашнем
шлафроке и в туфлях, теперь во фраке, в белом жилете и в белом галстуке? Мелькала тоже
мысль: если это привидение, и я его не боюсь, то почему же не встать, не подойти к нему и
не удостовериться самому? Может быть, впрочем, я не смел и боялся. Но когда я только что