Page 260 - Идиот

бегать. Сегодня вечером у них Белоконская будет; кстати приехала; гости будут. Его
Белоконской представят, хоть он уже с ней и знаком; кажется, вслух объявят. Боятся только,
чтоб он чего не уронил и не разбил, когда в комнату при гостях войдет, или сам бы не
шлепнулся; от него станется.
Ганя выслушал очень внимательно, но, к удивлению сестры, это поразительное для
него известие, кажется, вовсе не произвело на него такого поражающего действия.
- Что ж, это ясно было, - сказал он, подумав, - конец, значит! - прибавил он с какою-то
странною усмешкой, лукаво заглядывая в лицо сестры и все еще продолжая ходить взад и
вперед по комнате, но уже гораздо потише.
- Хорошо еще, что ты принимаешь философом; я, право, рада, - сказала Варя.
- Да с плеч долой; с твоих, по крайней мере.
- Я, кажется, тебе искренно служила, не рассуждая и не докучая; я не спрашивала тебя,
какого ты счастья хотел у Аглаи искать.
- Да разве я… счастья у Аглаи искал?
- Ну, пожалуста, не вдавайся в философию! Конечно, так. Кончено, и довольно с нас: в
дураках. Я на это дело, признаюсь тебе, никогда серьезно не могла смотреть; только "на
всякий случай" взялась за него, на смешной ее характер рассчитывая, а главное, чтобы тебя
потешить; девяносто шансов было, что лопнет. Я даже до сих пор сама не знаю, чего ты и
добивался-то.
- Теперь пойдете вы с мужем меня на службу гнать; лекции про упорство и силу воли
читать: малым не пренебрегать и так далее, наизусть знаю, - захохотал Ганя.
"Что-нибудь новое у него на уме!" - подумала Варя.
- Что ж там - рады, отцы-то? - спросил вдруг Ганя.
- Н-нет, кажется. Впрочем, сам заключить можешь; Иван Федорович доволен; мать
боится; и прежде с отвращением на него как на жениха смотрела; известно.
- Я не про то; жених невозможный и немыслимый, это ясно. Я про теперешнее
спрашиваю, теперь-то там как? Формальное дала согласие?
- Она не сказала до сих пор: "нет", - вот и все; но иначе и не могло от нее быть. Ты
знаешь, до какого сумасбродства она до сих пор застенчива и стыдлива: в детстве она в шкап
залезала и просиживала в нем часа по два, по три, чтобы только не выходить к гостям; дылда
выросла, а ведь и теперь то же самое. Знаешь, я почему-то думаю, что там действительно
что-то серьезное, даже с ее стороны. Над князем она, говорят, смеется изо всех сил, с утра до
ночи, чтобы виду не показать, но уж наверно умеет сказать ему каждый день что-нибудь
потихоньку, потому что он точно по небу ходит, сияет… Смешон, говорят, ужасно. От них
же и слышала. Мне показалось тоже, что они надо мной в глаза смеялись, старшие-то.
Ганя, наконец, стал хмуриться; может, Варя и нарочно углублялась в эту тему, чтобы
проникнуть в его настоящие мысли. Но раздался опять крик наверху.
- Я его выгоню! - так и рявкнул Ганя, как будто обрадовавшись сорвать досаду.
- И тогда он пойдет опять нас повсеместно срамить, как вчера.
- Как, как вчера? Что такое: как вчера? Да разве… - испугался вдруг ужасно Ганя.
- Ах, боже мой, разве ты не знаешь? - спохватилась Варя.
- Как… так неужели правда, что он там был? - воскликнул Ганя, вспыхнув от стыда и
бешенства: - боже, да ведь ты оттуда! Узнала ты что-нибудь? Был там старик? Был или нет?
И Ганя бросился к дверям; Варя кинулась к нему и схватила его обеими руками.
- Что ты? Ну, куда ты? - говорила она: - выпустишь его теперь, он еще хуже наделает,
по всем пойдет!..
- Что он там наделал? Что говорил?
- Да они и сами не умели рассказать и не поняли; только всех напугал. Пришел к Ивану
Федоровичу, - того не было; потребовал Лизавету Прокофьевну. Сначала места просил у ней,
на службу поступить, а потом стал на нас жаловаться, на меня, на мужа, на тебя особенно…
много чего наговорил.
- Ты не могла узнать? - трепетал как в истерике Ганя.