Page 296 - Идиот

не плачьте, ну, бог вас простит!" Лебедев был до того поражен этими словами и тоном их,
что во весь этот вечер не хотел уже и отходить от Нины Александровны (и во все следующие
дни, до самой смерти генерала, он почти с утра до ночи проводил время в их доме). В
продолжение дня два раза приходил к Нине Александровне посланный от Лизаветы
Прокофьевны узнать о здоровье больного. Когда же вечером, в девять часов, князь явился в
гостиную Епанчиных, уже наполненную гостями, Лизавета Прокофьевна тотчас же начала
расспрашивать его о больном, с участием и подробно, и с важностью ответила Белоконской
на ее вопрос: "кто таков больной, и кто такая Нина Александровна?" Князю это очень
понравилось. Сам он, объясняясь с Лизаветой Прокофьевной, говорил "прекрасно", как
выражались потом сестры Аглаи: "скромно, тихо, без лишних слов, без жестов, с
достоинством; вошел прекрасно; одет был превосходно", и не только не "упал на гладком
полу", как боялся накануне, но видимо произвел на всех даже приятное впечатление.
С своей стороны, усевшись и осмотревшись, он тотчас же заметил, что все это собрание
отнюдь не походило на вчерашние призраки, которыми его напугала Аглая, или на кошмары,
которые ему снились ночью. В первый раз в жизни он видел уголок того, что называется
страшным именем "света". Он давно уже, вследствие некоторых особенных намерений,
соображений и влечений своих, жаждал проникнуть в этот заколдованный круг людей, и
потому был сильно заинтересован первым впечатлением. Это первое впечатление его было
даже очаровательное. Как-то тотчас и вдруг ему показалось, что все эти люди как будто так и
родились, чтоб быть вместе; что у Епанчиных нет никакого "вечера" в этот вечер и никаких
званых гостей, что все это самые "свои люди", и что он сам как будто давно уже был их
преданным другом и единомышленником и воротился к ним теперь после недавней разлуки.
Обаяние изящных манер, простоты и кажущегося чистосердечия было почти волшебное. Ему
и в мысль не могло придти, что все это простосердечие и благородство, остроумие и высокое
собственное достоинство есть, может быть, только великолепная художественная выделка.
Большинство гостей состояло даже, несмотря на внушающую наружность, из довольно
пустых людей, которые, впрочем, и сами не знали, в самодовольстве своем, что многое в них
хорошее - одна выделка, в которой при том они не виноваты, ибо она досталась им
бессознательно и по наследству. Этого князь даже и подозревать не хотел под обаянием
прелести своего первого впечатления. Он видел, например, что этот старик, этот важный
сановник, который по летам годился бы ему в деды, даже прерывает свой разговор, чтобы
выслушать его, такого молодого и неопытного человека, и не только выслушивает его, но
видимо ценит его мнение, так ласков с ним, так искренно добродушен, а между тем они
чужие и видятся всего в первый раз. Может быть, на горячую восприимчивость князя
подействовала наиболее утонченность этой вежливости. Может быть, он и заранее был
слишком расположен и даже подкуплен к счастливому впечатлению.
А между тем все эти люди, - хотя, конечно, были "друзьями дома" и между собой, -
были однако же далеко не такими друзьями ни дому, ни между собой, какими принял их
князь, только что его представили и познакомили с ними. Тут были люди, которые никогда и
ни за что не признали бы Епанчиных хоть сколько-нибудь себе равными. Тут были люди
даже совершенно ненавидевшие друга друга; старуха Белоконская всю жизнь свою
"презирала" жену "старичка-сановника", а та, в свою очередь, далеко не любила Лизавету
Прокофьевну. Этот "сановник", муж ее, почему-то покровитель Епанчиных с самой их
молодости, председательствовавший тут же, был до того громадным лицом в глазах Ивана
Федоровича, что тот кроме благоговения и страху ничего не мог ощущать в его присутствии,
и даже презирал бы себя искренно, если бы хоть одну минуту почел себя ему равным, а его
не Юпитером Олимпийским. Были тут люди, не встречавшиеся друг с другом по нескольку
лет и не ощущавшие друг к другу ничего, кроме равнодушия, если не отвращения, но
встретившиеся теперь как будто вчера еще только виделись в самой дружеской и приятной
компании. Впрочем, собрание было немногочисленное. Кроме Белоконской и
"старичка-сановника", в самом деле важного лица, кроме его супруги, тут был, во-первых,
один очень солидный военный генерал, барон или граф, с немецким именем, - человек