Page 297 - Идиот

чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных дел и
чуть ли даже не с репутацией учености, - один из тех олимпийцев-администраторов, которые
знают все, "кроме разве самой России", человек, говорящий в пять лет по одному
"замечательному по глубине своей" изречению, но впрочем такому, которое непременно
входит в поговорку, и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех
начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной
(даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с
большими деньгами, хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к
подвигам. Этот генерал был непосредственный начальник Ивана Федоровича по службе и
которого тот, по горячности своего благодарного сердца и даже по особенному самолюбию,
считал своим благодетелем, но который отнюдь не считал себя благодетелем Ивана
Федоровича, относился к нему совершенно спокойно, хотя и с удовольствием пользовался
многоразличными его услугами, и сейчас же заместил бы его другим чиновником, если б это
потребовалось какими-нибудь соображениями, даже вовсе и не высшими. Тут был еще один
пожилой, важный барин, как будто даже и родственник Лизаветы Прокофьевны, хотя это
было решительно несправедливо; человек, в хорошем чине и звании, человек богатый и
родовой плотный собою и очень хорошего здоровья, большой говорун и даже имевший
репутацию человека недовольного (хотя, впрочем, в самом позволительном смысле слова),
человека даже желчного (но и это в нем было приятно), с замашками английских
аристократов и с английскими вкусами (относительно, например, кровавого ростбифа,
лошадиной упряжи, лакеев и пр.). Он был большим другом "сановника", развлекал его, и
кроме того, Лизавета Прокофьевна почему-то питала одну странную мысль, что этот
пожилой господин (человек несколько легкомысленный и отчасти любитель женского пола)
вдруг да и вздумает осчастливить Александру своим предложением. За этим, самым высшим
и солидным, слоем собрания следовал слой более молодых гостей, хотя и блестящих тоже
весьма изящными качествами. Кроме князя Щ. и Евгения Павловича, к этому слою
принадлежал и известный, очаровательный князь N., бывший обольститель и победитель
женских сердец во всей Европе, человек теперь уже лет сорока пяти, все еще прекрасной
наружности, удивительно умевший рассказывать, человек с состоянием, несколько впрочем
расстроенным, и, по привычке, проживавший более за границей. Тут были наконец люди,
как будто составлявшие даже третий особенный слой и которые не принадлежали сами по
себе к "заповедному кругу" общества, но которых, так же как и Епанчиных, можно было
иногда встретить почему-то в этом "заповедном" круге. По некоторому такту, принятому
ими за правило, Епанчины любили смешивать, в редких случаях бывавших у них званых
собраний, общество высшее с людьми слоя более низшего, с избранными представителями
"среднего рода людей", Епанчиных даже хвалили за это и относились об них, что они
понимают свое место и люди с тактом, а Епанчины гордились таким об них мнением. Одним
из представителей этого среднего рода людей был в этот вечер один техник, полковник,
серьезный человек, весьма близкий приятель князю Щ., и им же введенный к Епанчиным,
человек, впрочем, в обществе молчаливый и носивший на большом указательном пальце
правой руки большой и видный перстень, по всей вероятности, пожалованный. Тут был
наконец даже один литератор-поэт, из немцев, но русский поэт, и сверх того совершенно
приличный, так что его можно было без опасения ввести в хорошее общество, Он был
счастливой наружности, хотя почему-то несколько отвратительной, лет тридцати восьми,
одевался безукоризненно, принадлежал к семейству немецкому, в высшей степени
буржуазному, но и в высшей степени почтенному; умел пользоваться разными случаями,
пробиться в покровительство высоких людей и удержаться в их благосклонности. Когда-то
он перевел с немецкого какое-то важное сочинение какого-то важного немецкого поэта, в
стихах, умел посвятить свой перевод, умел похвастаться дружбой с одним знаменитым, но
умершим русским поэтом (есть целый слой писателей, чрезвычайно любящих
приписываться печатно в дружбу к великим, но умершим писателям) и введен был очень
недавно к Епанчиным женой старичка-сановника". Эта барыня слыла за покровительницу