Page 300 - Идиот

о ком слышал… да, это я про докторшу намедни слышал…"
Князь выслушал это с глазами, блестевшими от восторга и умиления. С
необыкновенным жаром возвестил он, в свою очередь, что никогда не простит себе, что в эти
шесть месяцев поездки своей во внутренние губернии он не улучил случая отыскать и
навестить своих бывших воспитательниц. "Он каждый день хотел ехать и все был отвлечен
обстоятельствами… но что теперь он дает себе слово… непременно… хотя бы в - скую
губернию… Так вы знаете Наталью Никитишну? Какая прекрасная, какая святая душа! Но и
Марфа Никитишна… простите меня, новы, кажется, ошибаетесь в Марфе Никитишне! Она
была строга, но… ведь нельзя же было не потерять терпение… с таким идиотом, каким я
тогда был (хи-хи!). Ведь я был тогда совсем идиот, вы не поверите (ха-ха!). Впрочем…
впрочем, вы меня тогда видели и… Как же это я вас не помню, скажите пожалуста? Так вы…
ах, боже мой, так неужели же вы в самом деле родственник Николаю Андреичу Павлищеву?
- У-ве-ряю вас, - улыбнулся Иван Петрович, оглядывая князя.
- О, я ведь не потому сказал, чтобы я… сомневался… и, наконец, в этом разве можно
сомневаться (хе-хе!)… хоть сколько-нибудь? То-есть даже хоть сколько-нибудь)! (Хe-хe!) Но
я к тому, что покойный Николай Андреич Павлищев был такой превосходный человек!
Великодушнейший человек, право, уверяю вас!
Князь не то чтобы задыхался, а, так сказать, "захлебывался от прекрасного сердца", как
выразилась об этом на другой день утром Аделаида, в разговоре с женихом своим, князем Щ.
- Ах, боже мой! - рассмеялся Иван Петрович: - почему же я не могу быть
родственником даже и ве-ли-ко-душному человеку?
- Ах, боже мой! - вскричал князь, конфузясь, торопясь и воодушевляясь все больше и
больше: - я… я опять сказал глупость, но… так и должно было быть, потому что я… я… я,
впрочем, опять не к тому! Да и что теперь во мне, скажите пожалуста, при таких интересах…
при таких огромных интересах! И в сравнении с таким великодушнейшим человеком,
потому что ведь, ей богу, он был великодушнейший человек, не правда ли? Не правда ли?
Князь даже весь дрожал. Почему он вдруг так растревожился, почему пришел в такой
умиленный восторг, совершенно ни с того, ни с сего и, казалось, нисколько не в меру с
предметом разговора, - это трудно было бы решить. В таком уж он был настроении и даже
чуть ли не ощущал в эту минуту, к кому-то и за что-то, самой горячей и чувствительной
благодарности, - может быть, даже к Ивану Петровичу, а чуть ли и не ко всем гостям
вообще. Слишком уж он "рассчастливился". Иван Петрович стал на него, наконец,
заглядываться гораздо пристальнее; пристально очень рассматривал его и "сановник".
Белоконская устремила на князя гневный взор и сжала губы. Князь N., Евгений Павлович,
князь Щ., девицы, все прервали разговор и слушали. Казалось, Аглая была испугана,
Лизавета же Прокофьевна просто струсила. Странны были и они, дочки с маменькой: они же
предположили и решили, что князю бы лучше просидеть вечер молча; но только что увидали
его в углу, в полнейшем уединении и совершенно довольного своею участью, как тотчас же
и растревожились. Александра уж хотела пойти к нему и осторожно, через всю комнату,
присоединиться к их компании, то-есть к компании князя N., подле Белоконской. И вот
только что князь сам заговорил, они еще более растревожились.
- Что превосходнейший человек, то вы правы, - внушительно, и уже не улыбаясь,
произнес Иван Петрович, - да, да… это был человек прекрасный! Прекрасный и достойный, -
прибавил он, помолчав. - Достойный даже, можно сказать, всякого уважения, - прибавил он
еще внушительнее после третьей остановки, - и… и очень даже приятно видеть с вашей
стороны…
- Не с этим ли Павлищевым история вышла какая-то… странная… с аббатом… с
аббатом… забыл с каким аббатом, только все тогда что-то рассказывали, - произнес, как бы
припоминая, "сановник".
- С аббатом Гуро, иезуитом, - напомнил Иван Петрович, - да-с, вот-с
превосходнейшие-то люди наши и достойнейшие-то! Потому что все-таки человек был
родовой, с состоянием, камергер и если бы… продолжал служить… И вот бросает вдруг