Page 10 - Накануне

отсылаете к ней, Елена Николаевна. Другими словами, я здесь лишний?
— Я и не думала отсылать вас отсюда.
— Вы хотите сказать, — продолжал запальчиво Шубин, — что я не стою другого
общества, что я ей под пару, что я так же пуст, и вздорен, и мелок, как эта сладковатая
немочка? Не так ли-с?
Елена нахмурила брови.
— Вы не всегда так о ней отзывались, Павел Яковлевич, — заметила она.
— А! упрек! упрек теперь! — воскликнул Шубин. — Ну да, я не скрываю, была
минута, именно одна минута, когда эти свежие, пошлые щечки… Но если б я захотел
отплатить вам упреком и напомнить вам… Прощайте-с, — прибавил он вдруг, — я готов
завраться.
И, ударив рукой по слепленной в виде головы глине, он выбежал из беседки и ушел к
себе в комнату.
— Дитя, — проговорила Елена, поглядев ему вслед.
— Художник, — промолвил с тихой улыбкой Берсенев. — Все художники таковы.
Надобно им прощать их капризы. Это их право.
— Да, — возразила Елена, — но Павел до сих пор еще ничем не упрочил за собой этого
права. Что он сделал до сих пор? Дайте мне руку, и пойдемте по аллее. Он помешал нам. Мы
говорили о сочинении вашего батюшки.
Берсенев взял руку Елены и пошел за ней по саду, но начатый разговор, слишком рано
прерванный, не возобновился; Берсенев снова принялся излагать свои воззрения на
профессорское звание, на будущую свою деятельность. Он тихо двигался рядом с Еленой,
неловко выступал, неловко поддерживал ее руку, изредка толкал ее плечом и ни разу не
взглянул на нее; но речь его текла легко, если не совсем свободно, он выражался просто и
верно, и в глазах его, медленно блуждавших по стволам деревьев, по песку дорожки, по
траве, светилось тихое умиление благородных чувств, а в успокоенном голосе слышалась
радость человека, который сознает, что ему удается высказываться перед другим, дорогим
ему человеком. Елена слушала его внимательно и, обернувшись к нему вполовину, не
отводила взора от его слегка побледневшего лица, от глаз его, дружелюбных и кротких, хотя
избегавших встречи с ее глазами. Душа ее раскрывалась, и что-то нежное, справедливое,
хорошее не то вливалось в ее сердце, не то вырастало в нем.

V

Шубин не выходил из своей комнаты до самой ночи. Уже совсем стемнело, неполный
месяц стоял высоко на небе, Млечный Путь забелел и звезды запестрели, когда Берсенев,
простившись с Анной Васильевной, Еленой и Зоей, подошел к двери своего приятеля. Он
нашел ее запертою и постучался.
— Кто там? — раздался голос Шубина.
— Я, — отвечал Берсенев.
— Чего тебе?
— Впусти меня, Павел, полно капризничать; как тебе не стыдно?
— Я не капризничаю, я сплю и вижу во сне Зою.
— Перестань, пожалуйста. Ты не ребенок. Впусти меня. Мне нужно с тобою
поговорить.
— Ты не наговорился еще с Еленой?
— Полно же, полно; впусти меня!
Шубин отвечал притворным храпеньем. Берсенев пожал плечами и отправился домой.
Ночь была тепла и как-то особенно безмолвна, точно все кругом прислушивалось и
караулило; и Берсенев, охваченный неподвижною мглою, невольно останавливался и тоже
прислушивался и караулил. Легкий шорох, подобный шелесту женского платья, поднимался
по временам в верхушках близких деревьев и возбуждал в Берсеневе ощущение сладкое и