Page 9 - Накануне

мечта. Конечно, я очень хорошо знаю все, чего мне недостает для того, чтобы быть
достойным такого высокого… Я хочу сказать, что я слишком мало подготовлен, но я
надеюсь получить позволение съездить за границу; пробуду там три-четыре года, если
нужно, и тогда…
Он остановился, потупился, потом быстро вскинул глаза и, неловко улыбаясь, поправил
волосы. Когда Берсенев говорил с женщиной, речь его становилась еще медлительнее и он
еще более пришепетывал.
— Вы хотите быть профессором истории? — спросила Елена.
— Да, или философии, — прибавил он, понизив голос, — если это будет возможно.
— Он уже теперь силен как черт в философии, — заметил Шубин, проводя глубокие
черты ногтем по глине, — на что ему за границу ездить?
— И вы будете вполне довольны вашим положением? — спросила Елена, подпершись
локтем и глядя ему прямо в лицо.
— Вполне, Елена Николаевна, вполне. Какое же может быть лучше призвание?
Помилуйте, пойти по следам Тимофея Николаевича… Одна мысль о подобной деятельности
наполняет меня радостью и смущением, да… смущением, которого… которое происходит от
сознания моих малых сил. Покойный батюшка благословил меня на это дело… Я никогда не
забуду его последних слов.
— Ваш батюшка скончался нынешнею зимой?
— Да, Елена Николаевна, в феврале.
— Говорят, — продолжала Елена, — он оставил замечательное сочинение в рукописи;
правда ли это?
— Да, оставил. Это был чудесный человек. Вы бы полюбили его, Елена Николаевна.
— Я в этом уверена. А какое содержание этого сочинения?
— Содержание этого сочинения, Елена Николаевна, передать вам в немногих словах
несколько трудно. Мой отец был человек очень ученый, шеллингианец, он употреблял
выражения не всегда ясные…
— Андрей Петрович, — перебила его Елена, — извините мое невежество, что такое
значит: шеллингианец?
Берсенев слегка улыбнулся.
— Шеллингианец — это значит последователь Шеллинга, немецкого философа, а в чем
состояло учение Шеллинга…
— Андрей Петрович! — воскликнул вдруг Шубин, — ради самого бога! Уж не хочешь
ли ты прочесть Елене Николаевне лекцию о Шеллинге? Пощади!
— Вовсе не лекцию, — пробормотал Берсенев и покраснел, — я хотел…
— А почему ж бы и не лекцию, — подхватила Елена. — Нам с вами лекции очень
нужны, Павел Яковлевич.
Шубин уставился на нее и вдруг захохотал.
— Чему же вы смеетесь? — спросила она холодно и почти резко.
Шубин умолк.
— Ну полноте, не сердитесь, — промолвил он спустя немного. — Я виноват. Но в
самом деле, что за охота, помилуйте, теперь, в такую погоду, под этими деревьями,
толковать о философии? Давайте лучше говорить о соловьях, о розах, о молодых глазах и
улыбках.
— Да; и о французских романах, о женских тряпках, — продолжала Елена.
— Пожалуй, и о тряпках, — возразил Шубин, — если они красивы.
— Пожалуй. Но если нам не хочется говорить о тряпках? Вы величаете себя свободным
художником, зачем же вы посягаете на свободу других? И позвольте вас спросить, при таком
образе мыслей зачем вы нападаете на Зою? С ней особенно удобно говорить о тряпках и о
розах.
Шубин вдруг вспыхнул и приподнялся со скамейки.
— А, вот как? — начал он нервным голосом. — Я понимаю ваш намек; вы меня