Page 15 - Накануне

VII

На другой день, часу в двенадцатом, Берсенев отправился на обратном извозчике в
Москву. Ему нужно было получить с почты деньги, купить кой-какие книги, да кстати ему
хотелось повидаться с Инсаровым и переговорить с ним. Берсеневу, во время последней
беседы с Шубиным, пришла мысль пригласить Инсарова к себе на дачу. Но он не скоро
отыскал его: с прежней своей квартиры он переехал на другую, до которой добраться было
нелегко: она находилась на заднем дворе безобразного каменного дома, построенного на
петербургский манер между Арбатом и Поварской. Тщетно Берсенев скитался от одного
грязного крылечка к другому, тщетно взывал то к дворнику, то к «кому-нибудь». Дворники и
в Петербурге стараются избегать взоров посетителей, а в Москве подавно: никто не
откликнулся Берсеневу; только любопытный портной, в одном жилете и с мотком серых
ниток на плече, выставил молча из высокой форточки свое тусклое и небритое лицо с
подбитым глазом да черная безрогая коза, взобравшаяся на навозную кучу, обернулась,
проблеяла жалобно и проворнее прежнего зажевала свою жвачку. Какая-то женщина в
старом салопе и стоптанных сапогах сжалилась наконец над Берсеневым и указала ему
квартиру Инсарова. Берсенев застал его дома. Он нанимал комнату у самого того портного,
который столь равнодушно взирал из форточки на затруднение забредшего человека, —
большую, почти совсем пустую комнату с темно-зелеными стенами, тремя квадратными
окнами, крошечною кроваткой в одном углу, кожаным диванчиком в другом и громадной
клеткой, подвешенной под самый потолок; в этой клетке когда-то жил соловей. Инсаров
пошел навстречу Берсеневу, как только тот переступил порог дверец, но не воскликнул: «А,
это вы!» или: «Ах, боже мой! какими судьбами?», не сказал даже: «Здравствуйте», а просто
стиснул ему руку и подвел его к единственному, находившемуся в комнате стулу.
— Сядьте, — сказал он и сам присел на край стола. — У меня, вы видите, еще
беспорядок, — прибавил Инсаров, указывая на груду бумаг и книг на полу, — еще не
обзавелся, как должно. Некогда еще было.
Инсаров говорил по-русски совершенно правильно, крепко и чисто произнося каждое
слово; но его гортанный, впрочем, приятный голос звучал чем-то нерусским. Иностранное
происхождение Инсарова (он был болгар родом) еще яснее сказывалось в его наружности:
это был молодой человек лет двадцати пяти, худощавый и жилистый, с впалою грудью, с
узловатыми руками; черты лица имел он резкие, нос с горбиной, иссиня-черные прямые
волосы, небольшой лоб, небольшие, пристально глядевшие, углубленные глаза, густые
брови; когда он улыбался, прекрасные белые зубы показывались на миг из-под тонких
жестких, слишком отчетливо очерченных губ. Одет он был в старенький, но опрятный
сюртучок, застегнутый доверху.
— Зачем вы с прежней вашей квартиры съехали? — спросил его Берсенев.
— Эта дешевле; к университету ближе.
— Да ведь теперь вакации… И что вам за охота жить в городе летом! Наняли бы дачу,
коли уж решились переезжать.
Инсаров ничего не отвечал на это замечание и предложил Берсеневу трубку,
примолвив: «Извините, папирос и сигар не имею».
Берсенев закурил трубку.
— Вот я, — продолжал он, — нанял себе домик возле Кунцева. Очень дешево и очень
удобно. Так что даже лишняя есть комната наверху.
Инсаров опять ничего не отвечал.
Берсенев затянулся.
— Я даже думал, — заговорил он снова, выпуская дым тонкою струей, — что если бы,
например, нашелся кто-нибудь… вы, например, так думал я… который бы захотел…
который бы согласился поместиться у меня там наверху… как бы это хорошо было! Как вы
полагаете, Дмитрий Никанорыч?