Page 153 - Обыкновенная история

стуле.
– А! поясница! Хорош век! нечего сказать.
– Очень хорош, милая; так, из капризов, ничего не делается; везде разум, причина,
опыт, постепенность и, следовательно, успех; все стремится к совершенствованию и добру.
– В ваших словах, дядюшка, может быть, есть и правда, – сказал Александр, – но она не
утешает меня. Я по вашей теории знаю все, смотрю на вещи вашими глазами; я воспитанник
вашей школы, а между тем мне скучно жить, тяжело, невыносимо… Отчего же это?
– А от непривычки к новому порядку. Не один ты такой: еще есть отсталые; это всё
страдальцы. Они точно жалки; но что ж делать? Нельзя же для горсти людей оставаться
назади целой массе. На все, в чем ты меня сейчас обвинил, – сказал Петр Иваныч, подумав, –
у меня есть одно и главное оправдание: помнишь ли, когда ты явился сюда, я, после
пятиминутного разговора с тобой, советовал тебе ехать назад? Ты не послушал. За что ж
теперь нападаешь на меня? Я предсказал тебе, что ты не привыкнешь к настоящему порядку
вещей, а ты понадеялся на мое руководство, просил советов… говорил высоким слогом о
современных успехах ума, о стремлениях человечества… о практическом направлении века
– ну вот тебе! Нельзя же мне было нянчиться с тобой с утра до вечера: что мне за
надобность? Я не мог ни закрывать тебе рта платком на ночь от мух, ни крестить тебя. Я
говорил тебе дело, потому что ты просил меня об этом; а что из этого вышло, то уж до меня
не касается. Ты не ребенок и не глуп: можешь рассудить и сам… Тут чем бы свое дело
делать, ты – то стонешь от измены девчонки, то плачешь в разлуке с другом, то страдаешь от
душевной пустоты, то от полноты ощущений; ну что это за жизнь? Ведь это пытка!
Посмотри-ка на нынешнюю молодежь: что за молодцы! Как все кипит умственною
деятельностью, энергией, как ловко и легко управляются они со всем этим вздором, что на
вашем старом языке называется треволнениями, страданиями… и черт знает что еще!
– Как ты легко рассуждаешь! – сказала Лизавета Александровна, – и тебе не жаль
Александра?
– Нет. Вот если б у него болела поясница, так я бы пожалел: это не вымысел, не мечта,
не поэзия, а реальное горе… Ох!
– Научите же меня, дядюшка, по крайней мере, что мне делать теперь? Как вы вашим
умом разрешите эту задачу?
– Что делать? Да… ехать в деревню.
– В деревню! – повторила Лизавета Александровна, – в уме ли ты, Петр Иваныч? Что
он там станет делать?
– В деревню! – повторил Александр, и оба глядели на Петра Иваныча.
– Да, в деревню: там ты увидишься с матерью, утешишь ее. Ты же ищешь покойной
жизни: здесь вон тебя все волнует; а где покойнее, как не там, на озере, с теткой… Право,
поезжай! А кто знает? может быть, ты и того… Ох!
Он схватился за спину.
Недели через две Александр вышел в отставку и пришел проститься с дядей и теткой.
Тетка и Александр были грустны и молчаливы. У Лизаветы Александровны висели слезы на
глазах. Петр Иваныч говорил один.
– Ни карьеры, ни фортуны! – говорил он, качая головою, – стоило приезжать! осрамил
род Адуевых!
– Да полно, Петр Иваныч, – сказала Лизавета Александровна, – ты надоел с своей
карьерой.
– Как же, милая, в восемь лет ничего не сделать!
– Прощайте, дядюшка, – сказал Александр. – Благодарю вас за все, за все…
– Не за что! Прощай, Александр! Не надо ли денег на дорогу?
– Нет, благодарю: мне станет.
– Что это, никогда не возьмет! это, наконец, бесит меня. Ну, с богом, с богом.
– И тебе не жаль расстаться с ним? – промолвила Лизавета Александровна.
– M-м! – промычал Петр Иваныч, – я… привык к нему. Помни же, Александр, что у