Page 198 - Война и мир 3 том

Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что-то, и
драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно-быстрыми
шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого-то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из-за угла дома
выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины
выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда-то щегольской, кры-
тый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары,
засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели
кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в
лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой
человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав паль-
цем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покор-
ным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось
молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхте-
нье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал
рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически-звонким голосом, – этот человек, Вереща-
гин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе
перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное
бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно
поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что-то сказать ему или хоть встретить
его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как
веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный
тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять
опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских
осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голо-
сом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной
позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: –
Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга,
дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего-то неизвестного,
непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видев-
шие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно-широко раскрытыми
глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор зад-
них.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. –
Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала
и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе
театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв
голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила
и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.