Page 110 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

– Ну да, поняли, не дураки, ты дальше-то рассказывай.
– А дальше рассказывать так… После этого сражения с немцами мы пали духом.
Отступили в Кошелевские леса, забрались в такие заросли, где одни волки водились.
Отдохнули немного. Стали к нам сбегаться людишки из соседних деревень. Жить,
говорят, нельзя. Немцы серьезно взялись очищать округу от партизан. А в подмогу
немцам – гайдамаки: что ни день, влетают в село, и по доносам кулаков – порка. От этих
рассказов наших ребят такая злоба разбирала – дышать нечем. А к этому времени
подошел еще один отряд. Собралась в лесу целая армия, человек триста пятьдесят.
Выбрали начальника группы – веркиевского партизана прапорщика Голту. Стали думать,
в каком направлении развить дальнейшие операции, и решили взять под наблюдение
Десну, а по Десне перевозилось к немцам военное снаряжение. Пошли. Выбрали
местечки, где пароходы проходили у самого берега. Засели…

– Ух ты, ну и как же? – спросила голова с полки.
– А вот так же. Подходит пароход. «Стой!» – раздается в передней цепи. Капитан не
исполнил приказания, – залп. Пароход, натурально, – к берегу. Мы сейчас же на палубу;
поставили часовых, – и проверка документов.
– Как полагается, – сказал фронтовик.

– На пароходе груз – седла и сбруя. Везут их два полковника, один – совсем ветхий,
другой – бравый, молодой. Кроме того, груз медикаментов. А это нам и нужно. Стою на
палубе, проверяю документы; смотрю, подходят коммунисты Петр и Иван Петровские, из
Бородянщины. Я сразу догадался, не подал виду, что с ними знаком. Обошелся
официально, строго: «Ваши документы…» Петровский подает мне паспорт и с ним
записку на папиросной бумаге: «Товарищ Пьявка, я уезжаю с братом из Чернигова, еду в
Россию и прошу вас, – ведите себя по отношению к нам беспощадно, чтобы не обратить
внимания окружающих, потому что вокруг – шпики…» Хорошо… Проверив документы,
разгрузили сбрую, седла, аптеку, а также пятнадцать ящиков вина для подкрепления
наших раненых. Надо отдать справедливость пароходному врачу: вел себя геройски. «Не
могу, кричит, отдать аптеки, это противоречит всем законам и, между прочим,
международному трактату». Наш ответ был короткий: «У нас у самих раненые, – значит,
не международные, а человеческие трактаты требуют: давай аптеку!..» Арестовали
десять человек офицеров, сняли их на берег, а пароход отпустили. Тут же на берегу
старый полковник стал плакать, проситься, чтобы не убивали, припомнил свои военные
заслуги. Ну, мы подумали: «Куда его трогать, он и так сам скоро помрет». Отпустили под
давлением великодушия. Он и мотанул в лес…
Голова на полке залилась радостным хохотом. Кривой подождал, когда отсмеются.

– Другой, чиновник воинского начальника, произвел на нас хорошее впечатление, бойко
отвечал на все вопросы, вел себя непринужденно, мы его тоже отпустили… Остальных
увели в лес… Там расстреляли за то, что никто из них ничего не хотел говорить…
Даша глядела, не дыша, на кривого. Лицо его было спокойное, горько-морщинистое.
Единственный глаз, видавший виды, сизый, с мелким зрачком, задумчиво следил за
бегущими соснами. Спустя некоторое время кривой продолжал рассказ:
– Недолго пришлось посидеть на Десне – немцы нас обошли, и мы отступили на
Дроздовские леса. Трофеи роздали крестьянам; вина, правда, пропустили по кружке, но
остальное отдали в больницу. Левее нас в это время орудовал Крапивянский с крупным
отрядом, правее – Маруня. Нашей соединенной задачей было – подобраться к Чернигову,
захватить его с налета. Была бы у нас хорошая связь между отрядами… Связи настоящей
не было, – и мы опоздали. Немцы что ни день гонят войска, артиллерию, кавалерию.
Очень им досадило наше существование. Только они уйдут, скажем, из села, – в селе
сейчас же организуется ревком, – и парочку кулаков – на осину… Тут меня послали в
отряд Маруни за деньгами, – нужны были до зарезу… За продукты мы уплачивали
населению наличностью, мародерство у нас запрещалось под страхом смертной казни.
Сел я на дрожки, поехал в Кошелевские леса. Здесь мы с Маруней поговорили о своих
делах, получил я от него тысячу рублей керенками, еду обратно… Около деревни
Жуковки, – только я в лощину спустился, – налетают на меня двое верховых, дозорные
жуковского ревкома. «Куда ты – немцы!..» – «Где?» – «Да уж к Жуковке подходят». Я –
назад… Лошадь – в кусты, слез с дрожек… Стали мы обсуждать – что делать? О массовом